Синий олень. Трилогия
Шрифт:
– Кто смеет так говорить, мама? – вспыхнув, воскликнула Халида.
– Есть такие подлые люди.
– Ладно, пусть они не помнят, что ради своего народа он готов был отдать жизнь, пусть забыли, что из-за них он отказался от цивилизованного мира, но ведь нельзя не видеть, сколько он работает и старается для людей! Даже на моей памяти как все изменилось – новые дома, школы, заасфальтированы дороги. Помню, когда я была маленькая, мы жили в оторванном от мира ауле, а ведь в сорок четвертом здесь были лишь земля и небо!
– А кино было? – заинтересовалась Диана. – В том клубе, куда мы вчера ходили?
Халида,
– Нет, маленькая, тогда здесь ничего не было – ни кино, ни клубов, ни магазинов.
– А куда же ходили за хлебом? – удивилась Лиза.
Тимур снисходительно объяснил сестренкам:
– Глупые вы обе – раньше тут вообще не было людей, и жили одни саблезубые тигры и олени. Они у нас дома в энциклопедии есть. А дома и кинотеатры построил наш дедушка.
Фируза, усмехнувшись, провела рукой по кудрявой голове внука.
– Ты прав, мой маленький джигит! – с гордостью сказала она. – Твой дедушка – необыкновенный человек, отважный и мудрый. Когда мы пришли, место, где сейчас стоят совхозные дома, было пустынным и каменистым, но если идти на восток, то начинались плодородные луга, а дальше лежал густой лес.
Старики предлагали строить дома ближе к лесу, где были горячие источники, и вырубить часть деревьев, чтобы дикие звери не подходили близко к нашему жилью. Но Рустэм был против, он сказал:
«Луга нужны будут нам под пастбища, и сохраним лес для наших потомков».
Люди послушали его, и мы стали строить дома здесь, хотя это было и нелегко – чтобы вырыть колодец и добраться до воды, приходилось порохом взрывать грунт. Возле каждого дома камнями отгораживали участок, а потом с другого конца плато парни таскали землю и укладывали внутри такой ограды – Рустэм хотел, чтобы у каждой семьи был свой огород. И он не позволил парням охотиться на оленей и тигров, которые водились в лесу, хотя у них были винтовки. Наши мужчины тайком пробрались в Тлярата и Бежту, пригнали уцелевший скот гинухцев, принесли семян для посева.
Первая зима была нелегкой, но с голоду никто не умер, а на следующий год мы уже ни в чем не нуждались. Конечно, кроме еды нам нужна была одежда и многое другое, но все это можно было достать в Бежте, Рутуле или Тлярата – в обмен на сыр, который делали наши женщины.
Через двадцать лет, когда, благодаря Сергею, нам разрешили продавать сыр на рынке и сдавать молоко, нас назвали совхозом. Сюда провели электричество, Рустэм договорился со строителями, и те построили для нас новые дома, провели водопровод и проложили улицы не хуже, чем в городе. Экскаваторы засыпали скалы землей, и там, где раньше росли лишь мох и лишайник, теперь цветут сады. Вот, как мы стали жить благодаря твоему дедушке Рустэму!
И что же? Семь месяцев назад, когда нам вдруг запретили продавать свои продукты на рынке, злые люди вдруг начали говорить, что это дело рук Рустэма – он продает государству излишки наших продуктов и платит нам копейки, а остальное кладет себе в карман. И что будто бы на эти деньги он построил дом для своей дочери.
– Это ужасно, мама! – в ужасе воскликнула Халида. – Но ведь дом был построен три года назад, когда никому еще не запрещали возить на рынок сыр и творог.
– Правильно, – кивнула ее мать и, повернувшись к Наталье, объяснила: – Когда начали застраивать новую улицу, Рустэм предложил отдать все новые дома нашим студентам – будущим инженерам, механизаторам и агрономам, которые в то время учились в институтах. При условии, конечно, что они не останутся в городе, а вернутся в совхоз. Это всем так понравилось, что многие семьи, отправившие своих детей учиться, захотели сами принять участие в строительстве. Рустэм тогда тоже решил построить дом для Халиды, и никто не возражал, но сейчас у людей словно разум помутился – они забыли как, когда и что было, им бы лишь найти виновного в своих бедах.
– Дядя Петя сказал, что у нас в стране нельзя жить в двух местах, – неожиданно заметила с интересом слушавшая этот разговор Таня, – а ведь у тети Халиды есть квартира в Москве, разве она имеет право иметь дом еще и здесь?
Фируза, сердито взглянув на нее, отрезала:
– Рустэм Гаджиев столько сделал для своего народа, что его любимая дочь, свет очей его, на все имеет право! После того, как дома были построены, молодежь, получив дипломы, начала возвращаться домой, и теперь у нас нет недостатка в специалистах. Еще недавно люди хвалили мудрость Рустэма, потому что все вышло так, как он сказал, а теперь есть такие, что смеют говорить, будто он использовал деньги, которые принадлежат совхозу!
– А какие же деньги он использовал? – спокойно спросила Таня.
Ей действительно хотелось это знать, но лицо и тон ее были столь безмятежны, что в словах этих Фирузе неожиданно почудились насмешка и намек. Забыв, что говорит с ребенком, она гневно наставила на девочку указательный палец и закричала ей:
– Рустэм Гаджиев никогда в жизни не прикасался к чужим деньгам, ясно тебе?! Когда сюда провели электричество, построили новый большой мост и хорошие дороги, к нам стало приезжать много важных людей. Некоторые из них очень хотели поохотиться в нашем лесу, но Рустэм достал бумагу, что лес наш – заповедная зона. И никому не разрешалось приходить сюда с ружьем, хотя Рустэму всякое предлагали – и взятку пробовали дать, и чего только не сулили! Он не пустил сюда даже сына члена Политбюро! Сам секретарь ЦК товарищ Джавадов из Махачкалы приехал, собрал всех членов правления и попробовал кричать на моего мужа:
«Знаешь ли ты, против кого идешь? Мы тебя в партии восстановили, утвердили председателем совхоза после того, как ты десять лет неизвестно где скрывался! Наверное, стоит пересмотреть это решение».
Рустэм на это, лишь усмехнулся, ответил:
«У нас в совхозе люди мирные, выстрелов не любят. Лес тут густой, пропасть глубокая – проглотит охотников, и никакая охрана им не поможет. Так что пока я председатель, никого сюда не пущу, потому что не хочу нести ответственность за их жизни. А снимете меня, так вся ответственность ляжет на ваши плечи, товарищ Джавадов, рискнете?»