Синий олень. Трилогия
Шрифт:
– Ну это… это, как теперь говорят, коммерческая тайна. Жена, убери деньги и унеси шкатулку.
– О какой воде ты говорил, папа? Кто дает за нее деньги?
Аслан в сердцах стукнул кулаком по столу, отчего звякнула посуда, а бокал Анвара перевернулся, и вино растеклось по скатерти красным, как кровь, пятном.
– Все, забудем об этом, тебе что, поговорить больше не о чем? Думай о своих делах, сын. Иди, отдохни – рано утром тебе уезжать.
Неожиданно подняла голову Гюля.
– Нет! – закричала она. – Все эти проклятые деньги! Пусть они и ослепили вас, но мой брат не уедет так – унося в своем сердце обиду и тревогу! Пусть лучше он все знает, и если
Анвар перевел взгляд с пылающего гневом лица сестры на родителей. Аслан смущенно потупился, Зара закрыла лицо передником.
– Расскажи, сестра, я должен знать, что случилось.
– В прошлом… или нет, уже позапрошлом, восемьдесят девятом, году сюда приехал Женя Муромцев, племянник дяди Сережи. Он приехал уже после того, как закрыли экспериментальную базу, и ученые разъехались – в сентябре или октябре, не помню точно. Женя хотел поговорить с дедушкой Рустэмом, но тот его не принял – решил, что он приехал от дяди Сережи и тети Халиды. Тогда Женя пришел ко мне домой и объяснил нам с Рамазаном, в чем дело. Один бизнесмен сказал ему, что иностранцы очень ценят нашу минеральную воду и готовы за нее хорошо заплатить. Что в этом плохого? Ведь вода все равно уходит в землю, а если соберем ее в специальные резервуары, а потом отправим на завод к этому бизнесмену, он заплатит нам хорошие деньги. Только нельзя будет об этом никому рассказывать, потому что иначе появятся конкуренты и отнимут у нас такую редкую возможность заработать. Мы поговорили с папой, а потом все вместе отправились к дедушке Рустэму, он согласился.
– У него выхода не было, – подтвердила Зара, – всего за год в совхозе человек сорок пять осталось, молодежь почти вся уехала.
– Мы с Рамазаном тоже собирались уезжать, – виновато призналась Гюля, – уже даже насчет работы в Дербенте договорились. А что делать – нам нужно было думать о дочери. В городе хоть в магазинах и пусто, но у спекулянтов все можно достать. Но как можно стало заработать хорошие деньги, Рамазан решил остаться – Женя-то сказал, что бизнесмен будет платить долларами. И дедушка Рустэм разрешил нам образовать кооператив, сказал:
«Пусть все, кто хочет, работают в кооперативе, собирать воду не трудно. Только вот сохранить заработанные деньги труднее. Преступных людей на свете много, узнают, что у людей есть деньги – слетятся, как бабочки на огонь, и кто вас тогда защитит? Мужчин в селе почти не осталось, даже милиционер уехал. Лучше поэтому о своей работе никому не рассказывайте и даже родным не пишите, потому что языки у людей длинные. Деньги же храните в сейфе, в правлении, потому что в своем доме каждый может спрятать, а потом забыть, куда спрятал, и решит, что его обокрали. И тогда начнется вражда между соседями – все будут друг друга подозревать. Сам я к кооперативу иметь отношения не хочу, мне моей пенсии хватает, но вы должны будете часть денег менять на рубли и отдавать мне на оплату электричества, телефона, покупку газовых баллонов и другие нужды. В доме у каждого еще скот остался, корма надо покупать, иначе нам не выжить».
– Аслана, отца твоего, председателем кооператива выбрали, – с гордостью вставила Зара.
– А я веду бухгалтерию, – добавила Гюля, – даже на двухмесячные курсы в Тбилиси ездила, папа договорился. Сначала деньги за воду платили небольшие, но за последние полгода мы денег столько заработали, сколько в жизни не видели. Теперь у всех одна мечта – заработать побольше долларов, потому что на рубли уже ничего купить нельзя. Народу в совхозе осталось немного, но все, кроме дедушки Рустэма и бабушки Лейлы, работают в кооперативе, даже Шабна собирает с нами воду. У каждого есть доллары – очень много долларов. Все молчат, потому что не хотят привлечь в село грабителей, и никто уже не хочет, чтобы люди возвращались в совхоз, потому что тогда придется с ними делиться деньгами и работой. Если же к кому-то приезжают друзья или родные, то все вокруг начинают волноваться, и хозяева стараются побыстрее выпроводить гостей – как тебя наши папа с мамой.
Она с вызовом посмотрела на отца, и лицо четвертого сына Рустэма Гаджиева вновь покраснело, но теперь это была краска стыда.
– Молчи, девчонка, – резко произнес он, дрожащими руками плеснул еще вина в свой бокал и залпом его опорожнил, – не тебе судить родителей! Прежде мы с утра до ночи вертелись – земля, фермы, стройки, ремонтные мастерские. Работали – выспаться времени не было, а что нам это давало? На две недели в отпуск съездить, стиральную машину купить, телевизор посмотреть? И то, если электричество не отключат.
– А сейчас что, вы лучше живете? – устало спросил Анвар.
– Нет, но у нас есть доллары! Как накопим, весь мир купим! Америка твоя сама просить будет, чтобы мы туда приехали!
– Не пей больше, Аслан, – взмолилась Зара, – тебе завтра с утра Анвара в Тбилиси везти.
– Не учи меня, женщина! Хочу и пью!
– Пусть пьет, раз начал, я сама завтра отвезу брата, – вставая, тихо сказала матери Гюля.
– Прекратим этот разговор, папа, – тоже поднявшись, проговорил Анвар, которому невыносимо было видеть пьяного отца и смущение матери, – живите все так, как считаете лучше для себя. Завтра на рассвете я схожу на кладбище и уеду. Не тревожьтесь – никто от меня не услышит ни единого слова о ваших деньгах. Спокойной ночи.
Он вышел вслед за сестрой, а вдогонку ему неслись выкрики захмелевшего Аслана:
– Гордились – социализм строим! В партию я вступал – два года ждал очереди. А к чему пришли? Свобода! Но я не жалею, слава аллаху! С голоду не умираем! Заграницу поедем, Америка еще нас узнает!
Потом раздался испуганный возглас Зары, а вслед за ним послышался звон бьющегося хрусталя – это четвертый сын Рустэма Гаджиева в порыве возмущения взмахнул рукой и смел со стола всю посуду.
На кладбище приехали задолго до рассвета. Гюля оставила фары машины включенными, чтобы при их свете найти дорогу – могил теперь стало намного больше, и пришлось покружить прежде, чем они добрались до надгробия с портретом Тани. Сняв шапку, Анвар долго всматривался в фотографию жены – словно в тусклом мерцании фар хотел разглядеть нечто новое в чертах ее лица.
– Пора, Анвар, – Гюля тихо дотронулась до его плеча, – не успеешь к утреннему самолету.
– Прощай, Таня, – беззвучно прошептал он, – прощай единственная моя любовь.
Возвращаться в родительский дом они не стали – прямо с кладбища Гюля повезла брата в тбилисский аэропорт, уже целуя его перед посадкой, спохватилась.
– Чуть не забыла – передай тете Халиде письмо. Я знаю, что она очень волнуется о дедушке Рустэме, написала ей, что все в порядке.
Ленинград встретил его метелью. Пожилой таксист ворчал, ругая погоду, и явно намеревался поговорить, но Анвар, сделав вид, что дремлет, откинулся на спинку сидения и закрыл глаза. Он и вправду заснул – очнулся лишь, когда машина мягко притормозила возле дома на Литовском проспекте.
Муромцевы были дома. Халида открыла дверь и с секунду смотрела на племянника широко открытыми глазами, а потом бросилась его обнимать.
– Анвар! Почему ты не предупредил? Тимур звонил, сказал, что ты только вчера улетел в Тбилиси, мы думали, что ты сейчас у родителей. Как в совхозе?
– Все здоровы, – он отвел глаза, – пришлось уехать пораньше.
Больше Халида спрашивать не стала. Сергей крепко прижал его к груди, Рустэмчик и Юрка застенчиво жались к стене, с интересом разглядывая гостя, Петр Эрнестович, сильно постаревший, долго тряс ему руку.