Синий олень. Трилогия
Шрифт:
Тимур потер руку и неожиданно по-детски всхлипнул.
– Не знаю. Таня была… она была необыкновенная. Но я тебя не осуждаю, ты прав – женись, конечно.
Боясь расплакаться, он отвернулся и прижался носом к стеклу, пытаясь сквозь вьюгу разглядеть огни приближавшегося аэропорта.
Самолет Анвара приземлился в Тбилиси после полудня. Пошел мокрый снег, и сначала таксист отказывался по такой погоде ехать в горы, но, увидев в руках пассажира купюру в пятьдесят долларов, согласился. Ехали
– Мама! Папа!
Зара встала на пороге, протягивая к нему руки.
– Сынок!
– Мама! – он почти упал в ее объятия, заскорузлые от работы руки нежно гладили его плечи.
– Ты словно упал с неба, даже не сообщил, что приезжаешь, – она вдруг тревожно оглянулась и потянула его за рукав. – Зайдем.
Ввела в дом, плотно прикрыла за собой дверь и вновь прижала сына к груди. Анвар, зарывшись лицом в ее волосы, вдыхал знакомый с детства запах.
– Где все – еще на работе?
– Сядь, сядь, сынок, сейчас я положу тебе долмы – только сготовила. Вымой руки, чистое полотенце только что повесила – как чувствовала, что ты приедешь.
Сев за стол, Анвар огляделся – все в доме казалось прежним, но его не оставляло чувство гнетущей пустоты.
– Как отец, мама? Все здоровы? Когда придут? Я так соскучился!
– Ешь, сынок, ешь. Ты не забыл еще вкус долмы? Отвык, наверное, в Америке от нашей еды.
– Ни в какой Америке еда не сравнится с тем, что готовят твои руки, мама.
Он отодвинул пустую тарелку и оглянулся – за окном быстро темнело, Зара внесла и поставила на стол заварной чайник, щелкнула выключателем, и вспыхнувший свет упал на ее осунувшееся лицо.
– Пей чай сынок, мед клади. Варенья в этом году не сварила – сахару мало.
Неясная тревога овладела сердцем Анвара при виде избороздивших ее лицо глубоких морщин и странного затравленного взгляда.
– Когда все вернутся, мама?
Словно в ответ на его вопрос хлопнула дверь – Аслан, четвертый сын Рустэма Гаджиева, стоял на пороге.
– Папа!
– Анвар, сынок! – могучие руки Аслана дрожали, когда он обнимал сына.
– Папа, я увидел тебя, а теперь больше всего на свете хочу повидать Гюлю. Побегу к ней, хорошо? Братья все равно еще не пришли с работы.
– Сядь, – неожиданно сурово произнес Аслан, а Зара добавила:
– Не выходи из дома, сынок, никто не должен знать, что ты вернулся. Вечером я приведу сюда Гюлю, а рано утром отец отвезет тебя на грузовике в Тбилиси.
– Не понимаю, мама, – чувствуя, что ноги начали дрожать, он медленно опустился на стул. – Я приехал к вам, я вернулся к себе домой. Или я в чем-то провинился, что ты меня гонишь?
– Гоню тебя? – Зара медленно опустилась на стул рядом с мужем и оперла ладонью поседевшую голову. – Раньше Джурмут пересохнет, и синий олень встанет на горе, вещая смерть всему живому, чем язык мой повернется прогнать из дому моего сына. Но выслушай и тогда поймешь, почему я говорю такие слова. Когда беда пришла в наш дом, и погибла твоя жена, мы больше всего боялись, что тебя оставит рассудок. Ты уехал в Москву, а через месяц написал, что американцы приглашают твоего шефа работать в Америку, и он предложил тебе поехать с ним. Мы были рады – надеялись, что чужая земля и чужие люди помогут тебе забыть боль, и в душе твоей воцарится мир. Одна Гюля имела мужество писать тебе письма – такие, чтобы не нарушить твой покой и умолчать о пришедших на нашу землю бедах. У нас же с отцом не хватало сил брать в руки перо.
Анвар слушал, родители рассказывали, и когда один из них уставал, начинал говорить другой.
… Через три месяца после несчастья, свалившегося на Супойнат, жену Юсуфа, подошло время рожать Айгази, жене пастуха Курбана. В совхозной больнице роды принимали молодая врач и старая акушерка Асият. Когда Асият увидела ребенка, она начала хохотать – новорожденный мальчик не имел шеи, от этого голова и туловище его казались одним целым, напоминавшим яйцо, на самой верхушке которого зиял огромный глаз. Продолжая хохотать, Асият выбежала из больницы и начала танцевать, а люди смотрели на нее и ничего не могли понять, пока до них не дошло, что опять пришла беда, и разум старухи не выдержал.
Молодая врач тоже растерялась, но все же сообразила – позвала главного врача, медсестру и нянечку. Асият увели и сделали ей укол, позвонили в районный центр, сообщили Рустэму. Хотели забрать у Айгази ребенка, но несчастная мать вцепилась в него и так кричала, что махнули рукой – оставили его с ней до приезда врачей из районного центра. Пришлось сделать ей еще один укол, наконец она уснула, и Сергею Муромцеву удалось сфотографировать новорожденного. Ночью же, когда нянечка прилегла на диван в коридоре, Айгази очнулась, открыла окно, вылезла и убежала. Ее искали в лесу, но так и не смогли найти – решили сначала, что она бросилась в пропасть, но нигде у подножия плато тела обнаружить не смогли. Ребенка же мать Курбана унесла и куда-то спрятала.
Сергей и Халида были крайне встревожены тем, что случилось. Они пришли к Джейран, которая в то время ждала ребенка и начали уговаривать ее поехать в Ленинград, чтобы лечь на обследование. Однако молодая женщина была в истерике, она заперлась в доме и не хотела говорить, а потом ее муж Салихат вышел к ним и попросил уйти.
Вскоре поползли слухи – будто, когда строили базу, завезли в совхоз радиоактивный цемент из Чернобыля. Жители села собрались на главной площади, они были возбуждены, кричали и требовали, чтобы ученые разрушили базу и сбросили в пропасть то, что от нее останется. Сергей попробовал с ними поговорить.
«Мы провели исследования, – сказал он, – и не связываем возникновение уродств с радиацией. Дефекты возникают на генетическом уровне, они вызваны мутациями, причину которых мы пока не можем объяснить».
Толпа загудела, подалась вперед, и вдруг кто-то крикнул:
«Это все вы, ученые, над нами экспериментируете, потому вашу базу и засекретили».
И тут же пошло со всех сторон:
«Мы газеты читаем, знаем, что в застойное время КГБ творило».