Синтез
Шрифт:
— Если я для чего-нибудь пригожусь...
— Конечно, дорогой, конечно. Мы должны синтезировать доктора Майлера.
— Синтезировать?
— Вылечить. Сейчас я тебе все объясню.
— Нет, нет!
— Только это гарантирует успешность исследований, глупец!
— Дайте мне подумать! Дайте мне подумать!
— Пожалуйста.
Муанта бегал по улицам, коридорам и лестницам, заглядывая в глаза людям, которые стеклянными взглядами отвечали на его бешеные метания и окрики.
— Эй, эй! Проснись, проснись! — орал Муанта, тряся мужчину, который как раз сонно двигался мимо.
Тот ничего не ответил,
— Скажи, куда ты идешь?
— На работу.
— А что ты делаешь?
— Рисую.
— Что?
— Картины.
— Покажи мне эти картины!
Мужчина послушно двинулся дальше. В сердце Муанты затеплилась надежда. А может, это только заблуждение? Может, он преувеличил опасность ситуации? Вот художник как ни в чем не бывало по-прежнему рисует картины. Даже если пока он не чувствует себя до конца счастливым, то со временем наверняка поймет, что для него благо.
Они вошли в мастерскую. Муанта в отчаянии закричал. На стенах, мольбертах, на кипе полотен в углу он увидел один-единственный грязно-серый цвет! Художник смешал в ведре все краски и, макая туда кисть, равномерно, один за другим замазывал холсты. Диктатор задрожал. Он стремительно выбежал из ателье художника и помчался обратно к Гонсалесу.
— Где я должен отдать эту каску? — спросил Муанта.
— Если ты решился, я сам передам ее на исследование. Существует только одна такая каска?
— Да, я знаю об этом наверняка. Ректор Диас успел подготовить только одну.
— Ну так давай мне ее сюда, а я передам компьютерам.
— А когда проблема будет решена, вы вернете людям волю?
— Это зависит от того, насколько мы решим проблему.
— Еще минуточку.
— Пожалуйста.
Добровольно снять с себя шлем, предохраняющий от заражения, — это не слишком простой шаг. Диктатор почувствовал, как мурашки побежали у него вдоль спины, по шее — прямо до самой макушки. Ведь он так легко решился на то, чтобы другие впали в атрофиновое отупение. Но он сам? Мучительно, с неохотой он думал о своей судьбе. «Не делай другому того, что тебе неприятно», — прозвучало где-то у него над ухом. Он не был уверен, то ли это произнес компьютер, то ли заговорила его собственная совесть. Страх — хуже, чем перед смертью. А что будет, если роботы взбунтуются? Если, например, прикажут ему — его превосходительству! — ходить на четвереньках и лаять? А если к людям вернется их воля, но его в наказание оставят обезволенным, и каждый, кто захочет отомстить, сможет ему приказать все что угодно? Выполнить самое неблаговидное требование? Совершить самый низкий поступок? Тогда уж лучше, наверно, погибнуть, убить себя, а компьютеру приказать снять шлем. Но если есть шанс узнать, удалось ли добиться чего-нибудь своей самоотверженностью? Как поступить? А может, однако, продержаться в одиночестве? Нет!! Одиночество Робинзона — ничто, по сравнению с его одиночеством! Как же он жалел, что не хватило ему воображения, что не видел в каждом отдельном человеке неповторимой индивидуальности! Он ясно осознал, что сейчас все художники на свете рисуют точно так же, как тот, встреченный на улице. Перед глазами Муанты замаячили сотни, тысячи грязно-серых прямоугольников.
— Внимание! — крикнул он Гонсалесу. — Держи!
И сорвал с головы защитный шлем. Машина схватила каску двумя грейферами, а изумленный диктатор обнаружил, что он по-прежнему обладает свободной волей.
Марек и тетка Флора несколько дней работали над доктором
— Зажгите лампу!
А другой тотчас же возражал:
— Погасите лампу!
Пациент, послушно выполняющий требования, подвергался дальнейшему лечению, а тот, который осуществлял синтез, был здоров.
Синтез выражался в том, что уже после второго или третьего приказа особа с возвращенной индивидуальностью заявляла что-нибудь в таком духе: «Отвяжитесь!» или «Я что — ваш автомат?» или же «Когда окончательно решите, тогда мне скажите». И такая реакция подтверждала возвращение здоровья.
Когда уже несколько человек обрели полное сознание, в дверях клиники появился бывший диктатор Муанта.
— Люди! — воскликнул он. — Живые люди! — И зашатался, как пьяный. — Люди, скажите мне что-нибудь! — начал он молить, упав на колени. — Пожалуйста!
— Вы редкостный кретин! — со злостью процедила тетка Флора.
— О, да, прекраснейшая! О да! Вы так замечательно это сказали — самостоятельно, от себя, по своей воле! Скажите мне еще что-нибудь, скажите же! — И Муанта бросился целовать тетке руки.
— Перестаньте валять дурака, — попросил доктор Майлер. — Вы разве не видите, что мы работаем?
— Вижу, мои дорогие, вижу, мои милые! Вы так чудесно добровольно работаете! По собственному желанию! Поступайте, как вашей душе угодно! Да, да! Пусть никто меня не слушает! Сделайте так, чтобы я уже никогда не должен был приказывать!
— О, об этом вы можете не беспокоиться!
— Благодетель! Милостивец! Ты возвращаешь мне жизнь! Значит, есть шанс! Значит, вы как-нибудь сделаете, чтобы человечество снова было таким чудесным, таким изумительно непокорным! Вы ведь вылечите их всех, правда?
— Правда, правда. Сестра, дайте ему, пожалуйста, что-нибудь успокаивающее.
— Но я уже спокоен! Если вы обещаете мне, что вернется свобода, то я спокоен и счастлив! Да здравствует свобода!
Прошло немало времени, прежде чем способность к синтезу обрело все человечество, — как-никак двадцать миллиардов...
В глазах журналистов подвиг Марека, в противовес поступку Муанты, вырастал прямо-таки до размеров символа.
— Двое гостей из прошлого столетия оказались антиподами: один принес с собой зло, другой — твердость духа наших дедов, — торжественно заявил ведущий Рыпс, открывая в студии дискуссию о последствиях преступного шага диктатора.
Когда схлынула первая волна возмущения, Муанта Портале и Грасиа стал в основном вызывать смех. Было просто трудно поверить, что этот крайне эгоистичный человек, совершенно лишенный воображения, мог всего лишь восемьдесят лет назад управлять целым государством.
Головизионные камеры успешно запечатлели весь ход его внутренней борьбы. В последних известиях неоднократно повторяли сцену, где Муанта приказывает компьютерам называть его глупцом. Как жалко, беспомощно и комично это выглядело! Он действительно не знал, какими последствиями чревато его поведение! Он пытался приказать думать, поступать, чувствовать!