Синтез
Шрифт:
— Выключи робота под номером 08253, — приказал Муанта.
Тот нажал на какую-то кнопку, и Гонсалес умолк.
— Теперь за дело!
Муанта велел безвольным работникам головизионной студии приготовить все необходимое для вещания на целый мир. Сонные, лишенные собственных мыслей фигуры выполнили его приказание. Они действовали даже достаточно четко, и если бы не эти пустые взгляды...
Диктатор появился перед глазами случайных зрителей всего мира и распорядился:
— Все соберитесь перед головизорами, все! И те, кто сейчас на меня смотрит, пусть пойдут и приведут остальных, которые не
Муанта долго, очень долго выжидал, прежде чем продолжить. Он вычислил все с большой точностью, — впрочем, у него было время, он никуда не спешил.
А потом диктатор огласил свой манифест.
— Люди! С сегодняшнего дня вы станете действительно счастливыми. Благодаря моей прекрасной идее вы начнете жить как следует. Вам не придется ни о чем беспокоиться. Я буду решать за вас. Ежедневно, в это же время вы должны собираться перед головизорами, и я буду говорить вам, как надо жить. А теперь слушайте внимательно мои указания!
Итак, каждый должен выполнять свою обычную работу (за исключением шефа компьютерного надзора — ему я скажу потом, что он обязан делать), но выполнять хорошо и четко. Закончив работу — ложиться в постель и спать. Потом проснуться — и снова за работу. Что-нибудь съесть. Потом прийти домой, включить головизор и ждать!
О Земля, Земля! Ты уже столько видела и еще немало увидишь!
Начались страшные дни. Кошмарные дни. Ужасные. Хотя трудно определить, в чем, прежде всего, выражалась их чудовищность.
В том ли, что люди молчали, пока им не приказывали говорить?
В том ли, что они работали без радости и огорчений?
Или, может, в том, что никто, кроме театральных критиков, не ходил в театр, но актеры, несмотря на это, постоянно играли одни и те же спектакли?
Или же в том, что, хотя журналисты писали статьи, а типографские работники печатали газеты, люди начали их покупать только после приказания Муанты, спохватившегося, что не все идет гладко?
Тяжелыми были первые дни, пока Муанта еще не постиг, сколько всяких занятий, кроме работы и сна, существует в жизни людей. Потом он то и дело составлял подробнейший график, а его выступления длились все дольше. Он должен был приказывать чистить зубы и ходить на прогулки, кормить собак и посещать кафе.
Но каждый последующий день оказывался еще труднее! Чем больше приказов исходило от диктатора, тем ужаснее выглядел мир, населенный людьми, которые без радости делали гимнастику, без удовольствия гуляли и ели пирожные, которые бесцельно и безо всякой личной заинтересованности работали.
А Муанта ходил среди них, день ото дня все испуганнее, стиснутый колпаком, натирающим ему шею, и пытался внушить самому себе, что именно этого он и желал.
— Послушные, — бормотал он про себя, — послушные, работящие, дисциплинированные. Только маловато в них радости. Нужно будет приказать...
И со следующего выступления диктатора все люди-манекены ходили с дежурными улыбками. Однако это оказалось отвратительным, невыносимым даже для Муанты. Тогда он изменил систему. Один день велел улыбаться всем, чьи фамилии начинались с буквы А, другой день — с буквы Б и так далее. Но если бы это помогло... Бедный, бедный Муанта Портале и Грасиа! Будь он в окружении своих собратьев по преступному оружию, может, он бы прозрел гораздо
В его власти было приказать любому все что угодно. Каждый по приказу мог выскочить из окна небоскреба, сунуть руку в огонь, ходить на руках прямо-таки до потери сознания — в этом отношении изобретение ректора Диаса срабатывало безукоризненно. Но только эти существа, лишенные страха и самолюбия, желаний и эмоций, перестали быть людьми.
Диктатор с ужасом обнаружил, что ему не доставляет никакого удовольствия приказывать существам, которые вообще не сопротивляются. Шаг за шагом он начинал сознавать то, чего бы никогда не понял, если бы его пытались убеждать на лекциях в целях перевоспитания. До тупого, эгоистичного, спрятавшего голову под стеклянный колпак Муанты наконец дошло, что свобода и сознание этой свободы важнее слепого послушания, а люди, чтобы оставаться людьми, должны быть независимы.
Такого краха он никогда не ожидал! А ведь его мечты оказались полностью реализованы. Во времена всей своей политической карьеры он именно так представлял себе идеальное общество — и дождался!
На лунных базах тревога достигла кульминации. Уже неделю с Луны наблюдали за событиями на Земле, все с большим беспокойством ища лекарство против таинственного средства под названием атрофии, которое парализовало человечество. Правда, можно было выслать управляемого на расстоянии робота, который убрал бы Муанту, но это мало изменило бы ситуацию. Только ликвидация отравы, пропитавшей всю земную атмосферу, могла исправить отчаянное положение. Проблема, с которой столкнулись гости Луны, была на редкость сложной.
Сравнительно больше знали на сей счет врачи, но и они без необходимых исследований, без лабораторий немногое способны были сделать. Самый крупный специалист в этой области доктор Майлер находился где-то на Земле в обезволенной болезнью толпе, а трудности, связанные с его отысканием, непрерывно множились. Каждый, кто входил в земную атмосферу, подвергался действию атрофина. Тайна каски Муанты также оставалась не раскрытой. (Каска эта была сделана так ловко, что диктатор мог питаться, не вдыхая отравленного воздуха.)
К счастью, спустя неделю вернулась после одинокой поездки в горы тетка Флора. Сначала она отругала Комитет Спасения Земли за нерадивость, за то, что ее не разыскали раньше, а потом села в ракету и полетела прямо на Землю. Ведь после отравления пирожным она была невосприимчива к значительно большим дозам атрофина.
На острове головизор не был включен, и поэтому островитяне не подчинились приказаниям Муанты. Их вдруг охватила страшная слабость, и они сели там, где стояли. Только Марек сохранил полное сознание и совершенно свободную волю. Трудно дать медицинское объяснение этого феномена, но он был каким-то образом связан с продолжительным пребыванием мальчика в состоянии глубокого охлаждения. Достаточно сказать, что Марек не только не утратил волю, но даже почувствовал волнение и возбуждение.