Синто. В одну и ту же реку. Часть 4. Чужие звезды

Пушкарева Любовь Михайловна

Викен сломанной куклой лежащая в кресле… Странный мертвящий холод от этого зрелища… Я не знал, что такое может быть со мной. Злость и раздражение на всё связанное с хином-палачом. Мне стоило нескольких часов самокопания, понимание того, что я ревную. Ревную абсолютно чужую мне девчонку-иностранку. Ревную зло и яростно, скрывая от самого себя такое глупое и недостойное чувство.

Вот поэтому я и не хотел с ней говорить — если я выплесну на нее всю правду, если я сообщу ей, что люблю ее странно и дико, удивляясь сам этой любви, вряд ли эта информация подымет

ее на ноги.

Но поговорить надо, надо понять, что ее держит, что не дает жить дальше.

— Александр Викторович, — Таисия зовет уже не первый раз.

— Да

— Можете зайти, она уже приходит в себя.

Я зашел в крохотный бокс с регенератором.

Мне отчего-то казалось, что Викен должна сильно похудеть за эти дни… Глупо… Питание было налажено, а регенератор заботился и о тонусе мышц в том числе, так что с телом все было в порядке. А вот лицо, голова… Волосы были спрятаны под шапочкой, уродуя форму головы, на глазах маска-очки. И очки и шапка подклеены, чтоб не затекал реген-раствор. Две мягкие трубочки заведены в… нос, его тоже восстанавливать и восстанавливать…

Она лежала утопленная в растворе. Как с ней разговаривать?

Я оглянулся на Таисию, та поняла мое замешательство.

— Она все слышит и синтезатор речи дает ей возможность отвечать, — донесся из динамиков чуть искаженный голос доктора.

Я не припомню в своей жизни случая до этого дня, когда я абсолютно не знал что сказать и что сделать. Никогда еще не чувствовал себя столь жалким и беспомощным, как в тот момент, нависая над регенератором.

— Викен… Викен…

Она сфокусировала взгляд на мне, но что она чувствует и думает, понять было невозможно — очки и мутноватый раствор мешали рассмотреть.

— Через сорок часов мы будем возле Святорусской. Тебе надо выйти из регенератора и освоиться к моменту посадки…

Всё тот же немигающий взгляд, я наклонился к куполу, стараясь рассмотреть, уловить хотя бы намек ее эмоций.

— Викен, ну что же ты? — вырвалось у меня.

Глаза закрылись, а я в досаде закусил губу, не время для упреков, даже мягких. С минуту длилось молчание, я лихорадочно искал слова, но что скажешь? Потерпи несколько месяцев и все вылечится, лицо станет таким как прежде? Она сама это прекрасно знает. Утешать, что мол это всё пустяки? Вранье. Не пустяки. Восстановление будет той еще пыткой. А женщине ходить с пластырем на все лицо…

— Я выйду, как только доктор выпустит меня, — вдруг прозвучал чужой женский голос. Синтезатор, будь он неладен… Глаз она так и не открыла.

— Хорошо… Я буду ждать…Возвращайся.

Наградой мне был пристальный взгляд. Ведь ей еще хуже видно, чем мне, пришла запоздалая мысль.

Таисия не стала откладывать «выход» и через три часа я снова спешил в медотсек — забирать. Забирать свою… синто.

Когда я зашел, доктор давала последние наставления.

— Любые, я подчеркиваю, любые странности или ноющая боль — сразу ко мне. Не стесняйся и не думай, что я приму тебя за ипохондрика. Лучше ты придешь

без повода, чем мы упустим нарушение процесса.

— Я поняла вас, доктор, — глухой голос, но такой родной. Викен приподнялась в кресле и оглянулась… «Банка» на лице… Намордник, студенистый пузырь грязно-розового цвета с щелью рта, все подклеено и закреплено эластичными повязками. Наверное противное зрелище, но не для меня, я был рад видеть ее глаза и тому что мог читать эмоции. Сейчас она был напугана, моя маленькая синто прятала страх.

— Таисия Никифоровна сказала, что тебя пока нельзя оставлять одну, — начал я.

— Да, — с готовностью подтвердила доктор, — и каждые три-четыре часа на осмотр, не считая до и после сна.

— Расположишься в моей каюте, — продолжил я, — места хватит.

И я помог встать ей с кресла, девчонка все еще была очень слаба, но уже хотела быть самостоятельной.

— Мне не стоит обременять собой моего Cана, — произнесла она, глядя в пол.

«Ну нет, к прежним играм мы не вернемся».

Я нежно погладил ее по голове и туго заплетенной косе, она удивленно вскинула глаза.

— Ты меня совсем не обременишь, — с улыбкой заверил я, — Пойдем.

И я, взяв ее за руку, повел из медотсека.

Это глупо, это полный идиотизм, но я был счастлив оттого, что она послушно идет рядом, словно маленькая девочка.

Когда мы зашли ко мне я, оставив ее в гостиной, отправился в спальню достать вторую подушку и одеяло.

— Сейчас бортовая ночь, — крикнул я из спальни.

— Я поняла, — глухо ответили мне, — Вы хотите спать? — она стояла уже на пороге комнаты.

— А ты нет?

Она пожала плечами.

— Я немного устала.

— Двоим места хватит с лихвой.

Она молча кивнула, соглашаясь, я был готов спорить и уговаривать, но не пришлось. С ней никогда не знаешь чего ждать. Синто…

— Идите в душ первым, я буду долго возиться.

— А тебе можно? — не удержался от вопроса я.

Она не разозлилась на такой избыточный контроль, опять кивнула

— Не переживайте.

Два простых слова, мягко и понимающе.

Такого не было ни разу за все эти месяцы.

Захотелось подойти и обнять ее крепко-крепко, целовать лоб, глаза, ушки, гладить волосы… Это желание было столь сильным, что я схватил полотенце и поспешил в душ, дабы не натворить лишнего.

Когда я вышел, она сидела в гостиной, уставившись в одну точку, так сидят люди во власти воспоминаний, не в силах их отогнать. Наплевав на неподобающий вид, я подошел и присел рядом.

— Не можешь забыть?

«Не может… Только вот что? Пытки, или умирающего палача, или еще что-то?»

Она смутилась и пожала плечами. Я взял ее за руку

— Вы не употребляете алкоголь считая, что все нужно переживать не затуманивая разум, но это просто один из способов снять напряжение. Он помогает тогда, когда на пси-техники не остается сил ни душевных ни физических. Никогда не думал что буду уговаривать кого-то напиться, сам почти не пью, ты знаешь… Но тебе сейчас нужно… нужно отпустить вожжи, нужно выплеснуться…