Синяя звезда
Шрифт:
Почва становилась все менее рыхлой, все более прохладной. В ней стали попадаться крупные камни, которые болезненно раздвигали мое сыпучее тело. Мне захотелось стать плотной и такой же твердой, как эти камни, даже тверже, чтобы они не проходили сквозь меня, а уходили в сторону под тяжестью и мощью моей плоти. Тело послушно уплотнилось, его покинула даже мысль о возможности пошевелиться, я превратилась в каменную статую, продолжая тонуть все глубже и глубже.
Вокруг стало совсем холодно, но мне была приятна эта глубокая, глубинная прохлада. Шорох, который сопровождал весь наш путь сюда, исчез, тишина охватила меня, необычайная тишина прислушивавшейся к себе земли. Изредка она нарушалась отдаленными звуками, в которых угадывались треск и скрежет внутренних движений планеты. Рука не столько чувствовала, сколько помнила, что ее держит другая, тоже каменная в своей неподвижности рука.
Нас окружали молчаливая мгла глубины, безмолвие темной бездны, мрак беззвучия. Исчезло все – мысли, чувства, ощущения, воспоминания, образы и желания – все растворилось в невозмутимой безнадежности могилы. Безжизненный покой холода возвел безразличие в абсолют. Сон, вечный сон… неужели я все-таки уснула навсегда?…
В четыре я вылезла из-под одеяла, испытывая только одно чувство – мучительную, изнуряющую ненависть к будильнику. Развесила сушиться мокрую одежду, пролежавшую ночь на полу в той же позе, в которой оставила ее вчера вечером. Выпила кофе. Попыталась проглотить кусок бутерброда, но он отказался лезть в горло. Ну и черт с тобой, сказала я ему на прощание, отправила его в мусор, а мусор в мусоропровод. Прислушавшись к шуршанию мусорного мешка в трубе, поняла, что могу считать себя проснувшейся. Закурила, пытаясь сообразить, что еще можно успеть сделать, а что уже не нужно. Вспомнила, что забыла попрощаться с подругой.
Недолго поразмышляв, прилично ли звонить в пять утра, я решила, что ничего, в таких обстоятельствах вполне можно, и набрала Наташкин номер. Ее хриплый спросонья голос яростными вибрациями был способен убить на расстоянии.
– Ты что, совсем сдурела? На часы хоть иногда смотришь, твою мать? – прорычала она.
– Не злись, вчера забыла тебе позвонить. И через час уезжаю. Как же я не попрощаюсь с тобой? Ты же мне этого не простила бы ни в жизнь, – я покаянно вздохнула.
– Не простила бы, конечно. Ладно, не вздыхай так, – смягчилась Наталья, – а то мне начинает казаться, что ты уезжаешь навсегда. Обалдуям своим хоть не забыла написать?
– Нет, уж этого я никак не могла забыть, – я всхлипнула.
– Ты что, ревешь? С тобой все в порядке? – Наталья так встревожилась, что мне стало неловко – бужу человека посреди ночи, пугаю.
– Да все со мной в полном порядке. Просто вдруг поняла, что жизнь моя, устроенная так хорошо и складно, сломалась, и все тут. Пропала я, Наташка, и не знаю, что делать и как быть.
– По-моему, ты просто забыла, как с мужиками обращаются, – хихикнула она. – Ничего, вспомнишь, моторные навыки не забываются.
– Что ты несешь, мымра? – расхохоталась я. – Ну ладно, совесть моя чиста, настроение ты мне подняла, спасибо тебе. Пока. Иди спать дальше.
– Пошла. Пока.
Я окончательно утрамбовала рюкзак, затянула ремни. Накинула на себя Шубу, села на кухне рядом с последней кружкой с кофе, закурила.
– Все будет хорошо, – тихо сказала она, – не волнуйся. Только не волнуйся, и все будет хорошо.
– А ты откуда знаешь? – мне стало приятно от ее заботы.
– Ты разве умеешь предсказывать будущее?
– Нет, конечно, я же не экстрасенс, а обыкновенная кофта!
– Ничего себе, обыкновенная. Ты же говоришь!
– Значит, обыкновенная говорящая кофта, и не более того. Было бы чему удивляться, – фыркнула она и умолкла.
Я допила кофе, прикурила очередную сигарету и так и сидела в полудреме, глядя в окно, наблюдая, как сладкая темнота ночи постепенно сменяется сонной одурью рассветных сумерек.
Роман позвонил в дверь ровно в шесть.
– Я п-подумал, может быть, вам нужно помочь?
– Бросьте, Рома, – сердито фыркнула я, злобно пихнув рюкзак башмаком. – Вы разве до сих пор не поняли, что я собой представляю? Обыкновенная рабочая лошадь, вполне способная к перетаскиванию любых тяжестей.
– Пожалуй, это единственное, что мне в вас н-не н-нравится, – недовольно заметил он, отнимая у меня рюкзак.
– Что я лошадь?
– Что вы о себе так думаете, – хмуро отрезал он.
Перекинув лямки рюкзака через плечо и уже открывая дверь, он спросил:
– Совсем забыл… Вы собак боитесь? У меня в машине кобель сидит.
Я не боюсь собак, но мне сейчас было не до них, поэтому я просто помотала головой. Меня намного больше интересовал вопрос, когда успела свыкнуться с тем, что я действительно лошадь? Получается, что с этой дикой мыслью я живу, живу давно, забыв про все остальное. Какое там остальное, елки! Самое главное! Что я обыкновенная слабая женщина, и больше ничего…
Я задумчиво спускалась по ступенькам. Как же так? Что заставило меня настолько забыть себя? Роман, шедший впереди, вопросительно оглянулся.
– Оля, я в-вас не об-бидел? Ч-что-то вы совсем умолкли.
– Нет, – с досадой ответила я. – Я сама себя обидела. Никак не могу понять, когда ухитрилась превратить себя в тягловое животное, грубо выражаясь.
– К-какая разница, когда, – усмехнулся он, открывая передо мной дверцу машины. – Если вам не нравится ваше положение, почему бы и не изменить его? Сейчас. Раз и навсегда. А?
– Еще бы знать, как, – сердито буркнула я, задумчиво усаживаясь вперед.
Но на этом мои раздумья прекратились, потому что прямо над ухом рявкнул кобель, о существовании которого я забыла в тот же самый момент, как только узнала о нем.
– А, чтоб тебя! – в сердцах рыкнула я на него.
Черный пес, отдаленно напоминающий лайку, от неожиданности отступил назад, насупился, потоптался на заднем сиденье, и, наконец, плюхнулся на пузо. Роман, усмехнувшись, затолкал рюкзак в багажник, с грохотом захлопнул его. Машина мягко тронулась, кобель недовольно фыркнул, устраиваясь поудобнее.