Синюха
Шрифт:
Очаг мало-помалу выгорал и сырая, липкая тьма всё больше заливала просеку; клубился над ней жидковатый кисель, а дальше, к востоку, всё в нём окончательно утонуло; но тут вдруг Витька ощутил, как нечто неизвестное, словно магнит, потянуло его наружу, туда, в бирюзовую полумглу. Сам не свой, он машинально, как марионетка, пробрался к открытому борту урала, поднатужился, спрыгнул: земля под ногами оказалась квелая, гниловатая, и он хорошо видел округу в этом призрачном свете, и только на самой границе Свистелки уже сгущался этот страшный полумрак, сквозь который
Подняв глаза, Стрельников увидел туман.
Он провис над просекой, как рваная, белая простыня.
Кто-то спрыгнул у него за спиной, и вся эта слабость и жужжание ушли; Витька оглянулся, а там Кувшинов, тихо подобрался к нему, руку на плечо положил и на лес кивает, на деревья.
– Ну что, - шепнул он.
– Прогуляться решил?
– Накрыло...
– А я даже знаю, что тебя накрыло.
– Ну?
– Видишь?
Он присмотрелся, но ничего не увидел:
– Не вижу.
– Даже я из машины увидел, - Сашка улыбнулся.
– Не художник ты, Вить, глазомер у тебя не развит. Короче, видишь дерево кривое впереди?
– Ну.
– Слева два камня видишь?
– Ну.
– Вот между ними и смотри.
Глянул между камней, а там, в густом, шевелящемся полумраке чьё-то тело: сухощавое, горбенькое, с высоким хохлатым загривком, только головы не видно. Но голова-то у него была, только она, видать, слишком глубоко сидела между этих массивных, окутанных шерстью плеч, но глазища были жуткие - сверкали они, как два пунцовых кристалла.
Он чувствовал, как холод разливался у него по телу, а горло стянуло страхом.
– Яшка?
– Может и Яшка, кто знает, - Кувшинов щурился.
– Смотри какой красавчик, с хохолком, а глазища смотри какие. В гости к такому нырнёшь, так вместо ужина зайдёшь. Только понять не могу, почему так открыто стоит, ведь пальнут же разок-другой, так потом костей не соберёт. Так что либо знает, что не выстрелим, либо просто в хламину отбитый. Видно и вправду Яшка. Прав Володька, как помянешь, суку, так тут же и явится...
Вдалеке громыхнуло, когда синюю полутьму разорвал ослепительный свет, и мощные лучи беспорядочно застреляли по дальней стене киселя: из-за северной краюхи леса, одна за другой выскакивали машины - два камаза, самосвал и красно-белая пожарка, нива, какой-то стародревний уаз; уазик был мутно-зелёный, с яркими, жёлтыми фарами - это явно приехал на нём Мамаев из далёкого Хомута, а в белой Ниве, вероятно, катился Юрка Грязнов. Грохоча моторами, машины гнали к Синюхе прямо через ночную просеку.
Витька снова глянул между камней, а тело как ветром сдуло. Кувшинов докурил и пошёл к уралу, когда колонна пронырнула туманный овраг и неторопливо покатила по жидкой, грязной проплешине; слегка повернув на юг, она уходила куда-то в туманные дебри. Гикнул среди чёрного леса кто-то потусторонний, и Витька, суеверно вздрогнув и оглянувшись, побежал вслед за Сашкой.
Кренясь с боку на бок, машины неповоротливо
Выбравшись из нивы, Грязнов печально посмотрел на очаг.
– И это всё, что нам осталось?
– сказал он.
– Вот этот задохлик обосранный?
– Кто ж виноват, Юр, - улыбнулся Петро.
– Что этот задохлик к нам сегодня прилетел.
– Фомка не зевай, на то и ярмарка!
– перехватил Кувшинов.
– Петька, ты лучше скажи ему, всё, что думаешь!
– Шлёт их кто-то, - сказал Кузнецов.
– Мы только сегодня въехали.
– Да кто ж их шлёт-то?
– Юрка был похож на большого, красного поросёнка.
– Дед Мороз что ли?! Придумали, тоже мне! Экскременты им, понимаешь, из Ада шлют! Вы вот всё шутки шутите, а у меня вон скоро гараж в Пихтовке развалится! Так гремит, что валидолом напасаться не успеваю.
– Да не кипятись ты - решим с Тринадцатой.
Юрка отмахнулся:
– Да знаю я ваше "решим"! Три года уже решаем, а толку-то ноль!
– Ты только свистни, Юр, - брякнул Фадеев.
– Я вон ружьишко, топорик, и вперёд.
– Ты-то ладно, Володь, этих бы приматов собрать.
– Ну так давай, - грызя папироску, Сашка тихо балдел; он убирал из-под сидений в кабине какой-то продуктовый мусор, какую-то старую хрень, потом спрыгнул на землю, натуго перевязывая мусорный пакет.
– Ты ж у нас главная обезьяна, вот и собирай. Только жопой чувствую, когда всех соберёшь, от твоей Пихтовки, Юра, камня на камне не останется.
– Ты давай не трави, слышишь!
– прикрикнул Грязнов.
– И так без тебя хреново!
Откуда-то из синего полумрака подошёл к ним Мамаев, такой же крупный, как и Юрка, только бритый и нахмуренный.
– Мы б вас взяли, Юр, - сказал он, и вздохнул.
– Только брать некуда. У самих всё забито по самые гланды - даже сарай под завязку стоит.
– Сарай ваш себе оставьте, - решительно сказал Юрка.
– Пока дома до фундамента не развалятся, в Пихтовке жить и будем, а дальше война план покажет. Зато у нас всякая шушара в отличие от вашего захолустья не шастает. Дубрава, конечно, не Шестая, но всё поспокойней, чем там.
– Да кто ж с тобой спорит, Юр, - согласился Мамаев.
– Если уж и есть где самое глубокое дерьмо в этом проклятом аду, так только, видимо, в нашей Шестой - там уже глубже, видать, и некуда. Как нырнёшь, так по самое темечко.
– Всё ходят?
– спросил Кувшинов.
– Ходят, - Мамаев неприятно усмехнулся.
– Хорошо, что хоть за Клещевиной, слава богу, пока что всё тихо. Сколько живём, а хоть бы раз какая шушара прискакала, так нет, кисель, тишина. Может, конечно, и нет там никого, но опять же не узнаешь, пока не сунешься, - он закурил свои самодельные.
– Кисель, его мать.