Сиреневая книга. Часть 1
Шрифт:
Кстати, в одном из банков в десятых годах предлагался депозитный вклад исключительно для членов общества, так и назывался "Динамический". Товарищ у меня там свои сольдо хранил. Представляешь, какой юмор.
– Я тебе так скажу, Бондаренко: " Н е надо меня раскачивать. Насчет тебя и твоих речей у меня лично очень нехорошие предчуствия. Так что, пока... плети Емеля, твоя нед е ля".
–
– Есть проблемы, Александр. Первая, это ее тетка. Она одинокая самодостаточная же н щина. Ей вряд ли будет интересно принимать у себя племянницу.
– Первое, второе! Не надо только нагнетать. Помню я эту тетку. Вчера специально на работу к ней заходил. Сдуру. Чуть не упал, когда ее увидел. Наплел чего-то и удрал по-тихому, она и не въехала. У них отдел такой - все шастают. Самодостаточная она, ага! Там слова одни. А сама, похоже, боится в сорок лет без мужика остаться. Декольте до пупа, духи хорошие. Я б, майор, на твоем месте ее заприметил. Там есть... над чем поработать! Возможно, вообще... целина непаханая. Работайте! Организуйте девочке поездку. Хотя бы на недели две. Я не знаю, как вы это сделаете, но уверен, что все у вас получится. И первое, и второе. И компот с вишенкой.
Глава 2
7 . Подарок депутатов.
Бонда вышел из дверей магазина для гражданских и, озираясь как шкодливый кот, прошмыгнул через открытое пространство. Попадаться было нельзя - в одной руке он нес завязанный узелком прозрачный полиэтиленовый пакет с разливным молоком, в другой - какие-то бланки, за пазухой торчал еще теплый нарезной батон. В таком виде ему предстояло пройти почти через всю часть. Пакеты для продуктов и в городах-то тогда встречались крайне редко, а в поселке отсутствовали как класс. Авоська осталась в котельной. По обе стороны дороги от клуба до центрального КПП шли параллельные заасфальтированные дорожки, обрамленные кустами акации и шиповника. До сворота на укромную тропинку оставалось всего несколько метров, как вдруг вдали нарисовалась фигура в огромной фуражке.
Бонда немедленно развернулся на сто восемьдесят градусов и, словно что-то вспомнив, ускорился. Затылок жгло предчувствием, и вскоре, уже совсем близко, раздался раздраженный хриплый голос: "Я, бля, не понял! Боец, стоять!"
Бонда развернулся, одновременно пакет с батоном полетели в кусты. Офицер приближался.
– Здравия желаю, товарищ майор! Разрешите идти?
– Стоять, бля! А-а, это ты, Бондаренко!
– майор заметно повеселел, - и какого хера ты тут шароёбишься?
– Бумаги носил на КПП, вот забыл или не все взял, вроде больше их было, решил вернуться, проверить.
– Ты чего нес, клоун?
– Бумаги, товарищ майор! Мне сказали отдать, я и несу.
– Мозги мне не еби, товарищ солдат, - сказал майор с белогвардейским презрением, - ты ими можешь подтереться.
Следует заметить, что тут он был прав. В целях относительно
Прокатило и на этот раз, но только отчасти. Майора Марова не интересовало содержание замусоленных бумаг, в траве он увидел пакет с молоком.
– Ага!- сказал он, - а это залёт! Ты сколько служишь, боец?
– Год с небольшим, товарищ майор, Вы же знаете!
– Я дохуя чего знаю, Бондаренко, и не тебе здесь умничать! С небольшим, бля! А надо с большим! И толстым... У тебя что, до сих пор голодняк? Тебя, блядь, в столовой нихуя не кормят? Ты какого хера поперся сюда? Для вас есть чипок. По выходным. Молочка захотелось? Так ты у меня получишь молочка!
Бонда понял угрозу: по полкружки молока и кусочек субпродуктов (вымя, желудки и прочая несоленая требуха) выдавались за ужином тем, кто работал со спецснарядами. Компенсация потерянным силам была неравнозначная и скорее носила символический характер. Бойся большой пайки. Тем более, что изначально нежирное молоко нещадно разбавлялось поварами-узбеками. Для себя все это Бонда считал уже в прошлом. Но зарекаться и планировать в Советской армии было нельзя.
– Товарищ майор, я же не себе, - не моргнув глазом, ответил он, - товарищ старший лейтенант приказал сбегать.
– Не себе? А нахуя ж ты его выбросил, боец? Не придумал еще? Думаешь, успеешь с Серобабой договориться?
– Я Вас напугался, товарищ майор, - как можно подобострастней сказал Бонда, - вы же разбираться не станете. Я про напильники помню. И про ремень.
Историю про напильники рассказывали деды, бывшие тогда еще молодыми. Вновь прибывший в часть майор немало удивился царящему в казармах бардаку и железной рукой принялся наводить порядок. Обнаруженные в кирзачах шерстяные носки и вшивники из олимпиек под кителями беспощадно резались в клочья. Морды хозяев уворачивались от оплеух. Брага отыскивалась даже в огнетушителях, что, похоже, десятилетиями никому не удавалось. Отсутствующие на тумбочке дневальные и просто залетевшие солдаты преследовались по всей территории части, удирая и уворачиваясь от швыряемых вдогонку подручных предметов. Одному особо борзому абреку в спину прилетел напильник. Все обомлели, но майору ничего не было, джигита, впрочем, тоже не жалели. Тем более ему как-то повезло, не комиссовали, во всяком случае, точно. После этого, говорят, напильник стал постоянным предметом в руках Марова. Дисциплина понемногу восстанавливалась, и к призыву Бонды многие обыденные случаи стали дикостью. Например, раньше некоторые солдаты умудрялись уходить в самоход на несколько дней, а пили вообще прямо в расположении.
Бонда застал только пьяные заезды самого майора по плацу на мотоцикле "Урал", да полгода назад огреб пяток нарядов за подаренный ему уезжавшим дембелем черный от старости кожаный ремень, которым Бонда недолго гордился.
– Бондаренко, - сказал майор на плацу, - выкинь его нахуй, его еще Колчак носил! Это не ремень, это называется - "ебу я, и плАчу!"
Бонда не хотел расставаться с ремнем, это был символический подарок. Тем более весь его призыв ходил в жестких "деревяшках" из искусственной кожи, больно врезавшихся при наклоне в торчащие под кителями ребра. Невзирая на шипение сержантов, он попытался как-то вышутить, аргументировать, но получил пять нарядов и немедленно заткнулся.