«Сирены» атакуют
Шрифт:
…Сережка видел происходящее, но ему не было дела ни до коменданта, ни до Валентино, ни до всего прочего. Его сотрясал озноб. В голове проносились огненные колесницы, влекомые чудовищами, и восседали в них чудовища еще худшие. Монстры надвигались на пике болей и растворялись где-то в затылке - с тем, чтобы сразу нарисоваться снова.
В скором времени начались судороги, а потом у Сережки развился эпилептический припадок. Он прикусил язык, обмочился. Валентино не сделал ни малейшей попытки прекратить приступ, он наблюдал. Распорядился лишь об одном: следить, чтобы «подопытный материал» не задохнулся.
Санитары, чтобы у мальчика не запал язык, применили надежный испытанный метод: ножом разжали Остапенко зубы, кое-как вытянули язык и прикололи булавкой к воротнику пижамы - той же робы, только до сегодняшнего дня чистой.
…Худая, как скелет, украинская девчонка с трудно произносимой фамилией Черединченко умерла первой, вскоре после полуночи.
Ее небрежно выволокли за ноги, словно окончательно уничтожая миф о личной заботе фюрера. Впрочем, этого мифа и так уже не существовало.
К утру умерли Штребко и Плужек.
У обитателей лагеря кровь стыла в жилах от криков, несшихся из епархии лагерного здравоохранителя.
…Валентино, выспавшийся и благоухающий одеколоном, провел утренний осмотр, сделал записи. Поразмыслив немного, он решил не затягивать время - койкам не след пустовать. Санаторием уже никого не обманешь, да и ни к чему это - можно было и с этими не церемониться; Валентино теперь вовсю распоясался. Среди возбудителей, присланных из центра, не было ни одного, что мог бы передаваться воздушно-капельным путем. Поэтому не было риска, что новички подцепят хворь… да хоть бы и подцепили. Ведь им ее же и привьют…
Поэтому Валентино распорядился наладить конвейер.
На место умерших немедленно укладывали новеньких - то есть уже «стареньких», каким-то чудом выживших на каторжных работах. Их сразу же начинали откармливать, «восстанавливая потенциал». Он же иммунитет.
Поначалу Валентино опасался, что вид умирающих отрицательно скажется на физическом состоянии «нового материала», но быстро успокоился. В конце концов, для проводившейся процедуры не были прописаны стандарты, а значит, небольшие отклонения вполне допускались.
…Когда из первой группы в живых остался один Остапенко, Валентино приказал санитарам не истязать его без нужды. Ему даже самому сделалось любопытно. Шли уже четвертые сутки, а бравый юнге непостижимым образом оставался в живых! Такая выносливость заслуживала определенных поблажек. Кроме того, Остапенко явно претендовал на роль кандидата, успешно выдержавшего экзамен, и снисходительность по отношению к нему казалась целесообразной. Его следовало беречь, иначе предъявить будет нечего, и Берлин может остаться недовольным.
На пятые сутки Валентино Баутце осмелился выйти на связь с руководством.
Он рапортовал о положении дел и осведомлялся о дальнейших шагах. Как поступить с выносливым экземпляром? Подвергать ли его новым испытаниям? Оказывать ли ему медицинскую помощь?
Центр ответил директивой: испытания в отношении экземпляра прекратить, но помощи не оказывать. Особь должна выкарабкаться сама - или естественным образом отправиться в преисподнюю следом за остальными.
На шестые сутки Сережка пришел в себя, и Валентино принял на себя ответственность назначить ему усиленный паек.
Он сидел в изголовье кровати и с любопытством рассматривал подростка, лишь отдаленно напоминавшего человеческое существо.
– Вы мужественный молодой человек, - заметил Валентино.
– Посмотрите вокруг - все ваши товарищи давно отправились, куда им и положено Создателем, - к чертям… А вы, упрямое животное, все еще держитесь. Это удивительно, не скрою. Великий Рейх по достоинству оценит вашу выдержку…
Сережка молчал.
Что он мог ответить?
Ответы здесь вообще были не в чести, их никто и не ждал. Он думал только, что охотно поменялся бы судьбой с погибшими, ибо уже в полной мере ознакомился с чаяниями Великого Рейха. Он предчувствовал, что благодарность Великой Германии обернется для него пытками, куда более страшными, чем те, через которые он чудом прошел.
…В Берлин полетел новый рапорт. Подопытный заключенный по фамилии Остапенко, номер такой-то, обнаружил редкую устойчивость к Clostridium tetani, возбудителю столбняка. Факт удивительный, ибо столбняк без лечения обычно сводит в могилу и здоровых мужчин, даже истинных арийцев. Причем тут уже никакое лечение не помогает. Что тогда говорить об истощенном, несмотря на бульоны и витамины, узнике, который и без того стоял одной ногой в могиле?! Налицо редкостные резервы жизненных сил, подлежащие занесению в анналы и углубленному изучению…
Как поступить с этим славянским феноменом, неполноценным во всех прочих отношениях?
Может быть, все же привить ему новую заразу? И если да, то через какой временной интервал?
Центр предписал доктору Валентино перевести неполноценную особь по имени Остапенко в специальный бокс и содержать там вместе с прочими феноменами, буде таковые появятся. Режим содержания прежний - усиленное питание, витаминотерапия, освобождение от каких бы то ни было работ, недопущение контактов с обычными заключенными.
В Берлин последовал вопрос: как долго его содержать?
Пришел ответ: вплоть до особого распоряжения.
Валентино было решительно наплевать на судьбу уникального экземпляра. Кормить так кормить, на мыло так на мыло…
Под бокс освободили небольшое подсобное помещение, поставили там еще несколько коек.
Фон Троттнов лично пришел посмотреть на чудо-ребенка. Он снизошел до того, чтобы потрепать Сережку по щеке и угостить его солдатским шоколадом.
Остапенко съел угощение в один присест. Он не испытывал к мучителям никаких чувств. Он вел себя как растение, пробившееся сквозь асфальт и готовое в любую секунду быть расплющенным первым военным грузовиком.