«Сирены» атакуют
Шрифт:
Эсминец «Хюгенау» был одним из многих, ничем не выделяясь из общего числа. Германское командование использовало его в самых разных морских операциях, пока при сопровождении одного из конвоев «Хюгенау» не попал в переплет и не получил серьезные повреждения.
Ему удалось благополучно добраться до порта Пиллау и стать на ремонт. Командир эсминца предвкушал новые славные бои, но перед этим рассчитывал отдохнуть, подлечиться и развлечься; внезапный перевод на другой корабль явился для него полной и неприятной неожиданностью. Перемещению подвергся не только командир, но и весь экипаж, членов которого
Он так и не узнал, что командование отвело «Хюгенау» роль, совершенно не характерную для надводных кораблей - и для подводных тоже.
А если бы узнал, будучи в статусе командира этого корабля, то мог бы и возроптать, причем с печальными для себя последствиями - потому-то и был смещен. В конце концов, он был честным служакой; можно служить гитлеровцам, но при этом не обязательно являться таковым - в смысле нацистом.
Доктор Валентино предвидел триумф со всеми вытекающими радостными последствиями.
Вся лагерная администрация ждала высокопоставленных эмиссаров из Берлина. Сперва Валентино надеялся встретить особую комиссию, ибо чувствовал важность возложенной на него миссии. Высокий статус комиссии автоматически повышал и статус самого доктора, так что тот мог рассчитывать и на повышение в звании, и на отпуск, и на прочие радости военного времени. Однако Берлин ограничился простыми посыльными, что несколько разочаровало администрацию.
Все мероприятие сводилось к сугубо техническим процедурам без помпы и пафоса, но успех остается успехом, и Валентино с фон Троттновым по-прежнему рассчитывали на высочайшие милости за проделанную работу. Лазаретом подвиги не исчерпывались, лагерное начальство стремилось поставить себе в заслугу вообще всякое уже осуществленное истребление.
К приезду гостей они успели уничтожить еще одну сотню юных заключенных, перезаражав их всеми болезнетворными штаммами, какими только располагал Баутце. Выжили единицы. Их продолжали содержать в сносных условиях, которые, однако, весьма напоминали те, что создаются для скота, отобранного на убой.
Когда ворота лагеря распахнулись, чтобы пропустить черный «опель» и санитарный фургон, лагерное начальство выстроилось в шеренгу - не хватало разве что «хлеба-соли». Территория была вылизана едва ли не до стерильной частоты; треть уборщиков, не выдержав нагрузки, отправилась в душевые, и это было дополнительным плюсом общей лакировки действительности.
Из «опеля» вышел высокий эсэсовский чин в сопровождении адъютанта.
Валентино сразу узнал в нем доктора Иоахима Месснера, далеко обошедшего его в продвижении по служебной лестнице. Когда-то они начинали почти на равных, у Месснера в силу более знатного происхождения была некоторая толика форы, но он использовал ее с неповторимой эффективностью.
Месснер тоже признал Валентино. После дежурного приветствия в виде «хайль» он дружески потрепал коллегу по плечу:
– Рад встрече, геноссе! И как тебя занесло в такую дыру?
Не дожидаясь ответа, Месснер направился к фон Троттнову.
Фон Троттнов как хлебосольный хозяин немедленно пригласил высокого гостя к столу. Доктор Месснер отказался:
– Дело срочное, мой дорогой Троттнов. У меня есть предписание как можно скорее доставить материал по назначению.
Комендант взглянул на фургон.
– Позволю себе заметить, что у вас неудовлетворительная охрана. Если материал имеет ценность…
Тот перебил его со смехом:
– Бросьте! Кому они нужны? Неужели вы думаете, что кто-то вознамерится отбить эту мразь? Они нужны нам, но больше - никому… Да и кто бы посмел? Мы в Германии, а не в белорусских лесах.
– Совершенно верно, господин штурмбанфюрер, - комендант почтительно склонил голову.
Противореча себе, Месснер добавил:
– Усиленная охрана лишь вызовет ненужные подозрения.
После этого непродолжительного вступления вся верхушка направилась к амбулатории. Доктор Валентино держал наготове папку с сопроводительными бумагами. Он трудился всю ночь, пытаясь придать записям наукообразный вид. Получилась, правда, какая-то ахинея, и дело спасла лишь немецкая педантичность, благодаря которой рапорт приобрел вполне товарный вид.
В амбулатории Валентино преобразовался в услужливого ординатора, докладывающего матерому профессору. Месснер, не имевший никаких ученых степеней и званий, воспринимал это как должное, переходя от койки к койке. Игриво взял Оську за подбородок, потрепал по щеке Сережку Остапенко. Зато на девочек внимания почти совсем не обращал, из чего Валентино сделал для себя соответствующие выводы. Возможно, когда-нибудь это еще пригодится ему - в плане служебного роста.
Волнуясь, как школьник, Валентино зачитывал результаты. Он старался говорить четко и ровно, но Месснер в какой-то момент перебил его, отобрал папку и начал сам вчитываться в «документы». На лице его постепенно укрепилось брезгливое выражение. Баутце заметил и поспешил оправдаться:
– Если бы я, господин штурмбанфюрер, был больше осведомлен в задачах эксперимента, я смог бы лучше сформулировать…
Но Месснер опять перебил собеседника:
– В ваших интересах, дорогой коллега, знать как можно меньше. Много знаний - много печали, как сказано в Библии. Читайте Екклезиаста, хоть он и еврей. Ваше усердие в любом случае похвально, и я доложу о нем командованию. Уверен, что оно будет оценено по заслугам.
Валентино щелкнул каблуками, поклонился. Он не сомневался, что ничего подобного Месснер в жизни не сделает.
Перечитав бумаги вторично, эсэсовец ткнул пальцем в лист:
– Этот образец продержался в вашей живодерне дольше других. Остапенко – я верно прочел?
– Совершенно верно, господин штурмбанфюрер. Вы только что изволили потрепать его по щеке.
Месснер вернулся к койке, где лежал Сережка. Он обратился к нему по-русски:
– Откуда ты родом?
Тот назвался.
– Надо добавлять «господин штурмбанфюрер», - нравоучительно заметил Иоахим Месснер.
Остапенко был до того напуган, что только кивнул. Валентино вмешался: