Сириус. Книга 3. Принятие
Шрифт:
– Я понял тебя, капитан!
– Да не капитан я, а подполковник.
– Не важно! Это как символ. Сейчас мне пора, но я скоро вернусь!
– Ты думаешь, что так запросто можешь уйти от меня?
– А кто меня остановит? – улыбнулся Сергей и, откинув полог палатки, скрылся в темноте.
Звягинцев покачал головой и прошептал:
– Я знаю, что ты самый лучший. Спасибо тебе, рядовой Воронцов, что остался в живых! Такой грех с души свалился. Я буду надеяться, что мы в скором времени опять свидимся.
Он прикрыл повлажневшие глаза.
Дышать было тяжело. Он с трудом открыл оплывшие глаза. В очередной раз теряясь в догадках, для чего его вернули к жизни, чуть не заплакал. Страдать ужас как надоело, а так жить не имело смысла. Но это была жизнь, и молодой организм суматошно боролся со смертью. Умирать он, в отличие от сознания, не желал. Смерть ходила рядом, в буквальном смысле слова по пятам, выкашивая целые камеры. Эта тюрьма была средоточием ада, а он оказался ее узником. Совсем недавно он получил нового собеседника, сносно изъясняющегося по-русски, а вот сегодня уже лишился. Растрескавшиеся кровоточащие губы этого пожилого мужчины тряслись, были растянуты в безумном оскале, глаза стали бессмысленными. Видно, что он уже не жилец.
Капитан Звягинцев в ужасе прикрыл лицо руками. Он не мог привыкнуть к этому зрелищу, но труп, как было здесь принято, провалялся в камере не один день и превратился в разбухшую зловонную тушу.
Тусклые дни бесконечно тянулись, складываясь в недели, месяцы, годы. Сколько времени провел здесь, он уже не помнил и сбился со страшного счета. С каждым подаренным ему богом утром его мозг желал смерти, а тело снова и снова отчаянно цеплялось за жизнь. Тюремщики терялись в догадках, пытались угадать, почему он так вынослив, и разочарованно качали головами, в очередной раз увидев, что он пока еще жив.
Чтобы окончательно не свихнуться, он начал декламировать стихи, восстанавливая их по памяти. Они не давали ему зачахнуть. Он вспомнил маму, которая обожала поэзию и привила сыну любовь к ней, и был благодарен ей за это.
На исходе бесконечности его жизнь неожиданно переменилась.
О нем вспомнили и почему-то привели на допрос, а перед тем накормили настоящим супом и дали чистейшей ледяной воды. Она была сущим нектаром, в сравнении с той протухшей жидкостью, которую обычно выдавали им по вечерам.
Собеседник, который ожидал его в комнате допросов, долго и молча разглядывал его, словно пленник был подопытным кроликом в тюремной лаборатории. Звягинцев сразу признал в нем того самого американца, которого видел в Афганистане.
– Ну что, капитан, – прервал американец затянувшееся молчание. – Так, вроде бы, было твое звание на момент пленения?
– Почему было? Такое и осталось, – твердо ответил Звягинцев.
– Ты рассердил наших пакистанских друзей.
– На все милость господа нашего.
– О, да ты стал верующим?
– Да нет. Просто было очень много времени на размышления.
– Ты, случайно, в своих размышлениях не созрел для того, чтобы оказать нам помощь?
– Нет! На эту тему я разговаривать не буду! Можете обратно уводить!
– Все, молчу-молчу! – замахал руками американец. – Просто профессиональная привычка. Я здесь по другому поводу.
Звягинцев вопросительно взглянул на американца. – Перед пакистанским законом вы вину практически искупили. В связи с новыми политическими веяниями в вашей стране о вас сообщено советскому консулу. У вас представилась возможность вернуться на Родину!
Глаза у Звягинцева повлажнели. Сглотнув слюну, он смахнул слезы рукой и резко произнес:
– В ваши добрые намерения я не поверю ни за что, а гнусным политиканам, даже пусть и своим, тем более. В чем причина?
Американец был явно озадачен, но, подумав, решил, что ничего страшного не произойдет, если он все расскажет этому русскому офицеру. Его выдержка удивляла. В последнее время Джона все сильнее тянуло к этим русским. В них была первобытная природная сила духа и своя неповторимая изюминка.
– Будьте благодарны Воронцову!
– Кому? – чуть не захлебнулся от услышанных слов капитан.
– Рядовому, которого нашли рядом с вами.
– Он жив?
– Конечно! Но он, в отличие от вас, там, в горах, умирать не хотел, а вы не оставили ему выбора.
Звягинцев скрипнул зубами, но промолчал.
– Ему было не лучше вашего. Он все это время пробыл в коме.
– Что?
– В беспамятстве. Недавно выздоровел и, как только узнал, что вы живы, сразу поставил условие.
– Какое?
– Отправить вас домой!
– А что вы требуете взамен?
– Его сотрудничество. У него изумительные данные. Такого интеллекта и физики я не встречал давно. На него я готов поменять всех обитателей и надзирателей этой вонючей тюрьмы.
– Я могу его увидеть?
– Конечно же, нет! И я рекомендую вам вообще забыть, что он числится в списках живых. Вас сейчас должно беспокоить только одно – это ваше скорое возвращение домой.
Эту ночь капитан не спал. Американец не врал, и на следующий день его официально передали дипломатическим представителям, причем сделали из этой передачи настоящее идеологическое шоу с мельканием десятков репортеров, представителей телевидения и всякой другой непонятной публики. Только прибыв в Россию, он окончательно и по-настоящему осознал, что мучения его закончились, но мысли о рядовом Воронцове, который якобы остался вместо него, отравляли существование и не давали спокойно жить.
Встреча с родителями оставила мутный осадок, она привела мать в истеричное состояние, а отца в ступор. Разделявшая их пропасть, независимо от их воли, стремительно ширилась. Он получил очередное воинское звание и бессрочный оплачиваемый отпуск, но с упрямой напористостью отказался от вознаграждения и вернулся к воинской службе, напрашиваясь у начальства на самые экзотические командировки и соглашаясь на службу в горячих точках, количество которых с победным шествием по стране демократии все увеличивалось и увеличивалось.