Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея
Шрифт:
– Господи, но ведь вчера все так и было! – ужаснулась Бонни. – Как ты вообще решилась сесть на пароход после этого сна?
– А я забыла, Бонни. Поначалу я часто перечитывала эти записи, потом забросила. Я уже как-то тебе объясняла: вещие сны – они всплывают в памяти неожиданно. И так, наверное, даже лучше. Если бы я про них помнила постоянно, наверное, сошла бы с ума!
Элизабет закрыла записную книжку и швырнула ее на пол, как можно дальше. Внезапная кончина Ричарда – это тоже был своего рода кошмар, но только переживаемый
– Если б только они нашли его тело! – уже спокойнее сказала она. – Мама упокоилась в океанской пучине, и вот теперь – мой муж. Я была его женой и гордилась этим, была на верху блаженства, потому что он очень переменился. Ричард стал другим человеком, Бонни, – и все благодаря священнику церкви Сен-Сюльпис, который его исповедал. Ричард стал внимательнее, нежнее, уважительнее ко мне относиться.
Она умолкла. Перспектива одиночества страшила, но ведь и счастье для нее теперь невозможно, так ведь?
– Я всегда буду рядом, моя хорошая! Отменю свадьбу, если только я тебе нужна, – заверила ее Бонни, поглаживая по щеке. – И Мейбл с Эдвардом тоже окружат тебя любовью!
– Я не позволю, чтобы ты ради меня жертвовала своим счастьем! – заявила Элизабет. – Вы с Жаном строили планы: открыть бакалейный магазинчик, родить детей. Испортить тебе жизнь? Нет!
– Тогда прости и Жана! У него в мыслях не было тебе вредить. Нужно было срочно сообщить капитану и бортовому врачу, что детям в трюме очень худо.
– Мне было очень плохо, Бонни. Горе ослепляет… Я несла всякую чушь. Прости!
Но сказано это было жестко, таким тоном обычно не извиняются… Элизабет энергично приблизилась к двери, распахнула ее и вышла. Бонни последовала за ней. На палубе их глазам предстала странная картина: вокруг – ни души, и только океан простирается, сколько хватает глаз. К этому зрелищу пассажиры «Гаскони» успели привыкнуть, но сегодня вода была особенного серо-зеленого оттенка, с золотым отблеском, который появлялся, когда в разрывах туч проглядывало солнце. Был полный штиль, и спокойствие моря если и нарушалось, то легчайшей, едва заметной рябью.
И освещение тоже было необычным. Элизабет прошла в носовую часть судна, крепко схватилась за оградительный поручень. Тут же из люка, располагавшегося у нее за спиной, выбрался матрос.
– Мадам, вам нельзя здесь оставаться, – сказал он. – Приказ капитана!
– Я ненадолго. А где все пассажиры? – спросила молодая женщина. – Почему так тихо?
– Есть риск, что внизу, в трюме, эпидемия. Пассажирам приказано не покидать кают. После поломки пароход не в состоянии идти своим ходом, и с ночи мы дрейфуем.
Подошла Бонни. Она высматривала Жана, а увидела лишь тройку матросов, снующих вокруг большой лодки.
– При таких условиях когда мы можем быть в Нью-Йорке? – спросила она. – В шторм моя подруга лишилась мужа, и ей не терпится воссоединиться с семьей.
Матрос приподнял берет, бормоча соболезнования. Сочувственно
– Капитан приказал спустить на воду вельбот [18] . Шесть членов экипажа поплывут искать помощь. Дамы, прошу, пройдите в свои каюты!
18
Находящаяся при морском судне шлюпка с острой кормой и двусторонними веслами, служащая для китобойного промысла или спасательных целей.
Он отдал честь и бесшумно удалился. Элизабет хотелось еще постоять тут и поплакать, а еще – звать Ричарда и жаловаться на жестокость судьбы, но молчание океана леденило кровь.
Гуго Ларош мерил шагами гостиную друга, Леона Фоше. За ним с любопытством наблюдала сиделка Корнелия. Она хозяйничала и в кухне, а потому собственноручно подала гостю кофе с ломтиком еще теплой булочки-бриоши. Ларош не просто не поблагодарил, он, похоже, вообще не замечал ее присутствия.
– Прошу вас, присядьте, мсье Ларош! – сказала Корнелия. – Доктор как раз осматривает Жюстена. Как только закончит, я переменю повязки и вы сможете с ним поговорить. Жаль, вы не приехали вчера! Тогда бы вы могли сколько угодно побыть с сыном, и не пришлось бы дожидаться. Можете не волноваться, он чувствует себя хорошо, мы с ним много болтаем.
Лароша пробрал холодный пот. Может, пора уносить ноги? Ну конечно, Жюстен его выдал!
Женщина продолжала спокойно его разглядывать, но ее улыбка показалась ему угрожающей гримасой.
– Может, надо было предложить вам чаю? – спросила она.
– Ни чаю, ни кофе! – огрызнулся гость. – Оставили бы меня лучше в покое! Я ночь не спал.
Сиделка, моментально преисполнившись сочувствия, покачала головой. И улыбаться не перестала.
– Я вас понимаю! Это все от тревоги за Жюстена. Что ж вы не приехали вчера, мсье?
– Еще будете указывать, что мне делать? – рявкнул Ларош. – Вы как назойливая муха – крутитесь вокруг меня, досаждаете!
Сказано это было так зло, что Корнелия быстро ретировалась в кухню. В гостиную вошел Леон Фоше. Брови у него были грозно нахмурены.
– Гуго, что я слышу? По какому праву ты оскорбляешь женщину, мою верную помощницу? Я уже лет десять пользуюсь ее услугами и очень доволен. Она не заслуживает, чтобы на нее кричали, как на провинившуюся прислугу!
Под осуждающим взглядом друга Ларош поостыл, а потом и притворился виноватым, убеждая себя, что доктор вот-вот разразится обвинениями совсем иного рода.
– Ты слишком легко впадаешь в гнев, Гуго, – прозвучал еще один упрек. – Куда ты запропастился? Вчера я ждал тебя на ужин.