Сирота с Манхэттена
Шрифт:
На ладони левой руки у него лежала медная пуговица с выгравированным на ней циркулем и заглавной буквой «G».
– Думаю, это пуговица с его бархатного пиджака. Тут трудно ошибиться.
– Батист, а где же девочка?
– Старик и не упомянул о ребенке.
– Dio mio, poverina! [16] – вскричала Леа, в волнении переходя на родной язык.
Со слезами на глазах она перекрестилась. Батист с понурым видом смотрел на медную пуговицу. Ни он, ни она не питали иллюзий относительно
16
Боже мой, бедняжка! (итал.)
– Завтра сходишь по адресу, где они до этого жили! – заявила Леа, хватая мужа за запястье. – Может быть, они никуда не пошли?
– Завтра у меня рабочий день, Леа. Прораб меня уволит, если не явлюсь вовремя.
– Ладно, тогда я сама пойду, – сказала молодая женщина. – И буду молиться за твоего друга Гийома и его дочку.
В Сентрал-парке, спустя час
Элизабет затаилась за кустом бирючины, чтобы немножко передохнуть. Она какое-то время бродила по алее, обрамленной высокими деревьями, перешла через мостик с красивыми коваными перилами.
Она благоразумно обходила места, слабо освещенные уличными фонарями, и при любом подозрительном шорохе перебегала через лужайку, усыпанную палой рыжей листвой, похрустывающей под ногами.
Ее отец ни словом не обмолвился об этом просторном парке, разбитом тринадцать лет тому назад [17] в самом сердце города, там, где прежде были болота и нетронутая земля. Элизабет удивлялась, как это она сумела так быстро попасть в сельскую местность, но живая трава под ногами, листва деревьев над головой действовали умиротворяюще. Здесь ей было не так страшно.
17
Обустройство Сентрал-парка было закончено в 1873 г., после многочисленных ландшафтных работ.
Зевая, она встала на ноги и поплелась к деревянной скамейке под поредевшей кроной клена. Там это потерянное дитя село и, полузакрыв глаза, доело остатки сладкой булки, а потом улеглось, подняв воротник кофты, чтобы было теплее. Совсем одна, отданная на милость Нового Света, о котором ее родители так мечтали.
6
Потерянное дитя
В Сентрал-парке, понедельник, 8 ноября 1886 года
На рассвете Элизабет проснулась под птичье пение. Открыла глаза и с искренним изумлением стала рассматривать умиротворяющие пейзажи, ее окружавшие. Листья клена, трепещущие на ветру, были красивого золотистокрасного цвета. У соседних деревьев ветки были голые, за исключением сосенок и декоративных кустарников, сохранивших свою зелень.
– Где я? – прошептала она, еще окончательно не проснувшись.
Девочка медленно села. Ноги и руки у нее затекли, она очень замерзла. Неподалеку она увидела большой пруд, в котором отражалось серое небо. И тут нахлынули воспоминания и все ощущения и страхи, с ними связанные.
– Папа! – крикнула она. – Они сделали больно папе!
Перед глазами снова возникли люди, пинающие отца ногами, железный прут, крики боли и требование отца: «Элизабет, спасайся! Делай, что я говорю! Вернись к Колетт!»
Как будто она сама сумела бы разыскать здание, в котором жила Колетт с семьей… Элизабет опустила голову, как это делают провинившиеся дети.
– Папочка, я не нарочно! Я просто не туда свернула, – проговорила она и, встревоженная, вздохнула.
Маленькое сердечко девочки билось быстро-быстро: папа наверняка будет искать ее у соседки, а ее там нет! Вид небоскреба в рамке из рыжих дубовых крон подсказал ей идею. Нужно вернуться по своим же следам, и тогда она непременно окажется на нужной улице!
Элизабет спрыгнула со скамейки и пошла вперед. Чем дальше она углублялась в парк, идя по берегу пруда, тем прекраснее он ей казался. В траве гонялись друг за другом белочки с полосками на шерстке, выделывая настоящие акробатические номера. Она остановилась на них посмотреть, послушать их пронзительный писк.
Смерть матери и расставание с отцом глубоко травмировали девочку, и она интуитивно старалась об этом не думать. Будучи не по годам развитой, Элизабет словно чувствовала, что предаваться отчаянию в это утро не просто нельзя – опасно.
– Моя любимая мамочка – на небесах, а папа за мной придет, – твердила она себе.
Эхо принесло лошадиное ржание, а потом и стук копыт, и Элизабет поспешно нырнула за куст. Мимо крупной рысью проскакал всадник. Удивленная, она проводила его взглядом. Вскоре где-то далеко хрипло рыкнул какой-то зверь. Элизабет испугалась и решила, что ей нужно идти дальше, но только прячась за деревьями.
Появление мужчины в широкополой черной шляпе заставило ее замереть на месте. Он тоже ее увидел и вскрикнул от удивления.
– Вот те на! Что ты делаешь в парке совсем одна? – спросил он. – Ты же та малышка, что была со мной на одном пароходе, верно?
Альфонс Сютра улыбнулся. Элизабет сразу его узнала.
– Где твой отец? – продолжал допытываться дрессировщик. – Надо же, как рано вы ходите гулять в Сентрал-парк!
К его южному, с раскатистым «р» выговору она уже успела привыкнуть, поэтому приободрилась и подошла. Дрессировщик отметил про себя следы слез на немытых щеках, грязное платье и спутанные волосы под измятым ситцевым чепцом.
– Совсем замарашкой стала, – прокомментировал он. – Святые Небеса, что же с тобой стряслось?
Он думал о смерти ее матери, но вслух об этом говорить поостерегся.
В глаза ему Элизабет старалась не смотреть, и все же он заметил, что она украдкой поглядывает по сторонам.
– Наверное, тебе интересно, куда я подевал своего мишку? Вот, завел новые привычки: отпускаю Гарро побродить на свободе, в парке-то в этот час посетителей нет. Но это ненадолго, скоро набегут!
Мужчина вынул из плечевой сумки краюшку хлеба и впился в нее зубами.