Сирота
Шрифт:
На Павле топорщился дорожный брезентовый макинтош, в каких осенью разъезжают по колхозам районные уполномоченные; кожаные, с высокими голенищами сапоги казались тоже брезентовыми - таким плотным слоем покрыла их подсохшая грязь. Кепка на Павле была кожаная, в деревнях такие кепки даже шоферы раздобыть не могут. Портфеля у него не было, но все равно и без портфеля Павел так походил на районного ответственного товарища, что бабушка умилилась и сразу забыла обо всех своих обидах и горестях. Нет, что там ни говори, а не зря, видно, Пашута учился! Вот уже и рот больше не открывает, отучили, должно, возмужал парень. Рабочий
– На подводе, поди-ко, приехал али на машине або как?
– захлопотала бабушка вокруг Павла.
– На подводе,- ответил Павел.
– На казенной али на какой?
– На попутной.
– Не озяб ли, Пашута, не продрог ли? Плащ-то сюда давай, я его вычищу да высушу. Ноги-то не мокрые ли? Сапожки снимай сразу, я их помою да на печке подсушу.
– На печку сапоги нельзя, кожа портится. А вымыть можно,- сказал Павел, снимая с себя все и отряхиваясь и одергивая пиджак и рубашку. Сапоги он поставил к умывальнику, а на ноги надел старые бабушкины валенки.
– Чайку, наверно, тебе, Пашута,- егозилась бабушка,- с дороги-то погреешься. Ох, и осень нынче, ох, и погода! Никогда раньше, такого климату не было, все пошло наперекос. Так поставить самоварчик-то?
– Озяб я, бабушка, водочки бы стаканчик!
– вдруг сказал Павел, сказал и не засмеялся.
– О, господи!
– опешила бабушка.- Да шутишь ты, что ли?
– Озяб я, не заболеть бы.
Бабушка посмотрела на серьезное Пашутино лицо, подумала и согласилась:
– Водочка, она, верно, помогает, ничего не скажешь. Раньше я тоже, бывало, как закашляю, так выпью лафетничек да протру поясницу - и ничего, вся хвороба перегорит. Водочка - это верно! Только вот при Шуре как-то опасаться стала. Паренек-то еще не вызрел: думаю, не дай господи, если начнет раньше времени потреблять, а я виновата буду. Нет у меня водочки, Пашута.
– Ну нет так нет. Тогда чаю!
Шурка встал и вышел из избы, в сенях он загремел ведрами - отправился на колодец за водой для самовара.
Павел вынес из-под полатей свой чемоданчик, положил на лавку поближе к столу и открыл.
– Моя Валерия вам подарки послала, бабушка,- и тебе и Шурке. Кланяться велела!
– говорил он, выкладывая на стол несколько белых хлебцев домашнего печения, кулек с фруктовыми подушечками, слипшимися в сплошной комок, с проступившей кое-где патокой, кулек мятных пряников, пачку чаю в двадцать пять граммов, стопку ученических тетрадок - видимо, из тех, что сам не успел исписать,- да два школьных карандаша. А на-последок достал снизу, из-под газетной прокладки, кремовый полушерстяной платок с ярким, вышитым гладью крупным цветком во весь уголок - для бабушки да штапельный белый шарфик для брата.
– Вот!
– сказал он, сам любуясь привезенными подарками.- Как в магазине.
Бабушка особенно обрадовалась сластям и чаю.
– Спасибо, вот уж спасибо!
–
За полушалок тоже благодарила, только примерять не стала, постеснялась.
– Куда мне, старухе, такой яркий? Не по роже кожа. Его бы Нюрке Молчунье подарил, девка то и дело о тебе спрашивала, полагалась на тебя. А нам сколько добра сделала - и не сказать!
Павел на это ничего не ответил. А когда вошел с ведром воды Шурка, он взял белый мягкий шарфик, встряхнул его, как заячью шкурку, и накинул на шею брата.
– Вот это тебе. От Валерии от моей.
– Спасибо!
– поблагодарил Шурка.
– Торопился я очень со сборами, а то бы она больше послала всего. Она у меня такая!
– хвалился Павел.
Анисья снова начала благодарить и Павла, и его жену.
– Да уж видно, что она такая! Уж знала, что послать, чем нас потешить. Как же ты такую бабу себе отхватил, городская ведь она?
– Городская, бабушка.
– Чем же ты взял ее, приворожил чем?
– Да ведь и я теперь не деревенский.
– А все-таки? Городские, ведь они гордые. А ты еще не совсем, поди, обтерся або совсем?
– Она у меня умная, бабушка. Она меня сразу увидела: "Ты, говорит, человек с будущим!" - продолжал хвалиться Павел.- Это мы с ней вместе на курорте были.
– Неужто и она по курортам ездит?
– ахнула Анисья.- Скудается она чем або что?
– Да нет, здоровая. На курорты и здоровые ездят, отдыхают.
– - Ой, паре!
– охает Анисья.- Хоть бы Шурку этак-то послали куда-нибудь.
Павел удивился.
– А зачем ему это? И за что его? Он в деревне живет...
– И то верно,- согласилась бабушка.- Не за что. Да и не попросится он никогда. А старая она или молодая, жена-то, что по курортам ездит?
– Она, бабушка, одна у отца с матерью. И батька ее смолоду на курорты посылал. Вот и встретились.
– Ну, дай тебе бог! Добрая, видно: ишь, какой шарфик послала.
– Это для зимы или для лета?
– спросил Шурка про шарфик.
– На всю жизнь хватит - и для лета и для зимы. На беседки будешь в нем ходить.
– Я же не всю жизнь буду на беседки ходить.
– Походишь еще.
– Ладно, спасибо. А тетради для чего? Бабушка неграмотная, мне учиться уже поздно.- Казалось, брат был недоволен подарками.
– Тетради для писем. Чтобы мне писал. Почему не ответил на письмо?
– с упреком спросил Павел.
– Не знали мы, что ответить,- буркнул Шурка. Он был мрачен.
Бабушка убрала со стола все, кроме конфет, пряников и чаю, залила воду в самовар, опустила в трубу горящую лучину и угли и вернулась к столу.
– Ты уж прости, что не ответили,- вмешалась она в разговор.- Это я виновата.
– Тебе ведь не письмо нужно было,- мрачно заметил Шурка.
– А что мне нужно?
– Сам знаешь.
– А ты думаешь, если я женился, так уж больше ничего мне и не нужно? Все тебе одному? Ты думаешь, легко на ноги становиться?
– Ничего я не думаю. Только других с ног не сбивай.
– - Я свое требую.
Шурка заморгал глазами.
– Ты требуешь? Нам показалось, что ты просишь. Чего ты требуешь?