Сиротка
Шрифт:
— Ты такая горячая… Очень горячая! — пробормотала она.
Больная застонала во сне. Мари-Эрмин погладила ее по щеке.
Наивный трехлетний ребенок, она решила, что молодой монахине снится страшный сон. И очень тихо она запела ей колыбельную. Ту самую, что ее научила петь сама сестра Мария Магдалина.
«Ты сможешь петь ее маленькому сыночку Элизабет, если он заплачет», — смеясь, говорила молодая монахиня.
— Спи, мой маленький братец, спи-засыпай… — пела девочка, не помня себя от счастья.
И скоро сама уснула спокойным сном.
Ближе к полуночи доктор Демиль, который остановился в местном отеле, в сопровождении отца Бордеро постучал в двери монастыря. Встревоженные монахини спустились в прихожую. Оказалось, что несколько часов назад умерла женщина с улицы Трамбле, оставив двоих маленьких детей. Ее супруг обезумел от горя и совершенно не мог присматривать за малышами. Сестры Люсия и Аполлония вместе с кюре и доктором пошли за детьми. Сестра-хозяйка между тем приготовила в классе две постели и поднялась в кухню согреть молока, которое им регулярно приносил сосед. Чтобы не разбудить Мари-Эрмин, она довольствовалась светом свечи и даже не заглянула в кроватку, ибо была уверена, что малышка спокойно спит под голубым атласным пологом.
На рассвете мать-настоятельница улучила минутку и поднялась в спальню навестить сестру Марию Магдалину. Ночь выдалась утомительной. Ей приходилось исполнять при докторе обязанности медсестры. Эпидемия в Валь-Жальбере достигла своего апогея. Сестра Люсия ушла, чтобы помочь Элизабет. У Жозефа Маруа был сильный жар, и он бредил.
— Господи, когда увидим мы конец нашим страданиям? — со вздохом проговорила она, идя по коридору.
Сердце ее сжималось при мысли о двух крошках, которые будут расти без матери. Их уложили на первом этаже.
— Одному годик, а второму — два с половиной! — сокрушалась она. — Господи, дай их отцу силы пережить свое горе!
Комната была освещена тусклым светом. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять — молодая монахиня мертва. Безмятежно было ее восковое лицо, и недвижимо тело. Мать-настоятельница вздрогнула, увидев рядом с умершей укрытый одеялом холмик.
— Господи, нет! — простонала она, приподнимая уголок и глядя на Мари-Эрмин.
Звук ее голоса разбудил девочку. Она заморгала и улыбнулась так, что стало ясно: сны ей снились самые сладкие. Малышка тотчас же повернулась к сестре Марии Магдалине.
— Идем со мной, быстро! — приказала настоятельница. — Тебе нельзя здесь оставаться!
Но ребенок сел в постели и кончиками пальцев коснулся любимого лица женщины, которая в течение трех лет заменяла ей мать. Кожа показалась ей холодной, и секунду спустя на смену удивлению пришел страх. Вспомнилась застывшая, неподвижная птичка…
— Почему она не просыпается? — спросила Мари-Эрмин. В голосе ребенка появились истеричные высокие нотки. — Мама! Мамочка, проснись!
На крик вошла сестра-хозяйка. Сестра Аполлония схватила девочку поперек туловища и попыталась поднять на руки.
— Нет! — закричала Мари-Эрмин. — Нет! Хочу быть с мамой!
Взволнованная сестра Викторианна не решалась подойти ближе.
Мари-Эрмин обеими руками обняла умершую монахиню за шею, прижалась к ней и сучила ножками, словно бежала на месте.
— Помогите мне! — взмолилась настоятельница. — Нужно ее увести.
— Конечно, матушка, — ответила сестра-хозяйка.
Жалобы и рыдания девочки глубоко ранили их женские сердца. Только теперь они поняли, как сильно их воспитанница любила сестру Марию Магдалину.
— Идем, дорогая! Нужно идти! — умоляла девочку сестра-хозяйка, пытаясь оторвать ее от мертвого тела.
— Нет! Нет! — надрывался криком ребенок.
— Наша сестра теперь на небе, с ангелами, — ласково сказала мать-настоятельница. — Ее душа улетела, как птичка. Она будет смотреть на тебя из рая, Мари-Эрмин.
— Она умерла? — вдруг спросила девочка.
— Да, — вздохнула сестра-хозяйка. — И ей было бы больно увидеть, как ты плачешь и кричишь.
Не переставая уговаривать, монахини объединили свои усилия. Мари-Эрмин все так же плакала навзрыд, но на этот раз разжала руки. Настоятельница обняла ее и бегом вынесла из спальни. И все-таки, несмотря на сострадание, которое они испытывали к этому ребенку и его горю, монахини не могли уделить ей много времени.
Сестра-хозяйка отвела девочку на кухню и стала ее журить:
— Пойми, все жители поселка очень больны! Я знаю, что ты любила сестру Марию Магдалину как маму, но ты меня ослушалась! Теперь ты тоже можешь заболеть гриппом. Пообещай, что будешь послушной девочкой и не сойдешь с кровати! Ты можешь помолиться. У меня же много работы.
Мари-Эрмин не ответила. С отсутствующим видом она молча следила взглядом за передвижениями сестры Викторианны, которая готовила суп и целебные настои. Когда сестра-хозяйка принесла девочке чашку с молоком и хлеб, та даже не посмотрела на еду. Накрывшись простыней, она заплакала. Девочке казалось, что она осталась одна во враждебном мире, в котором не было больше любви сестры Марии Магдалины, ее улыбок и поцелуев.
— Малышка, будь смелой! Если попросишь от всего сердца, Господь тебя утешит.
Эти слова не имели для ребенка никакого смысла. Стоило сестре-хозяйке выйти из комнаты, как она разрыдалась еще сильнее.
Сестру Марию Магдалину похоронили до полудня в такой же спешке, как и остальных жертв эпидемии. Мать-настоятельница отправилась на кладбище, несмотря на крайнюю усталость. Тяготы последних дней согнули ее спину и на десяток лет состарили лицо. На обратном пути она вдруг остановилась и поднесла руку к груди.
— Дорогая Анжелика! — сказала она, глядя в небо. — Никогда не думала я, что вы упокоитесь здесь, в Валь-Жальбере. Господи, дай нам сил справиться с этим безжалостным недугом!
Кюре, сам мертвенно-бледный, вышел ей навстречу.
— Сестра Аполлония, вижу, вы держитесь из последних сил.
— И все же я здорова, — со вздохом отвечала монахиня. — Испанский грипп не хочет меня. Он забирает самых молодых, самых слабых…
— Гнев Божий, — пробормотал отец Бордеро. — Сколько останется в живых, когда болезнь отступит? Этим летом, сестра, Мари-Эрмин нужно будет отвезти в сиротский дом в Шикутими. Она уже достаточно взрослая для этого богоугодного заведения.