Сиротка
Шрифт:
Элизабет чуть не плакала от волнения. Сирена все не умолкала. Молодая женщина представила огромное здание фабрики — темное, покинутое удрученными рабочими.
— Жозеф, но ведь это ужасно! Почему эти господа из компании решили закрыть фабрику?
— В стране производится слишком много бумажной массы, и та, которую делают с использованием химикатов, пользуется большим спросом. Мы делаем массу только на воде, и это уже нерентабельно. Ты не представляешь, сколько это стоит — поддерживать производство! А если подумать, сколько домов они недавно построили в окрестностях! Недолго они
Фабричный гудок разбудил в детской Симона и Армана. Мальчики говорили шепотом, чтобы не разбудить младшего, Эдмона, который мирно посапывал в своей кроватке.
— Папа рассказывал, что в полночь они объявят о закрытии, — тихо проговорил Симон. — Жаль, конечно! Я умею читать и писать и в следующем году мог бы пойти на фабрику работать!
— Скажи, когда фабрика по-настоящему закроется, мне можно будет пробраться туда и посмотреть на станки, на прессы, на динамо-машину?
— Дурачок! Просто попроси папу взять тебя с собой!
— Нет! Я не хочу, чтобы он ходил за мной следом. Я хочу сам!
— Ну, твое дело, — заключил Симон. — Хочешь новых неприятностей — иди.
Эрмин бесшумно встала с постели. Приблизив лицо к занавеске, она вдыхала свежий ночной воздух. С улицы Сен-Жорж доносились голоса. Должно быть, люди говорили о сирене на террасе отеля. Через стену она слышала невеселый разговор Жозефа и Бетти.
«Если поселок опустеет, вместе с родителями уедут и дети. Монастырская школа останется без учеников. И тогда сестры тоже уедут навсегда?» — размышляла девочка.
По щекам покатились крупные слезы. Она будет очень скучать по сестре Викторианне. Сестра-хозяйка была единственной, кто был рядом всегда, сколько девочка себя помнила.
«Может, они и меня заберут в Шикутими, — сказала себе Эрмин. — Но тогда мне придется разлучиться с Бетти и Симоном! О нет! Только не это!»
Вдруг девочке показалось, что кто-то зовет ее по имени. Она тихонько подошла к двери, ведущей в кухню.
— Да, я беспокоюсь о будущем Эрмин! — говорила Элизабет. — Что с ней станет? Ты тоже любишь ее, как родную дочку, я это знаю, Жо! Она такая умница, такая усердная и ласковая! Ты сам первый хвалишься ее талантом при каждом удобном случае!
— Может, и так, но мы не можем удочерить девочку. И не можем взять над ней опеку. Бетти, наше будущее тоже под вопросом. А тут еще ты со своими просьбами… Я и так ломаю голову, как быть с домом. Не стоит его покупать, если через год мне придется наниматься на завод в Альме или Арвиде. Да и Симона скоро нужно будет пристраивать на работу. Хотя думаю, что муниципалитет найдет правильное решение. Кто-нибудь здесь все равно останется — торговцы, ремесленники… Не заставляй меня принимать решение сегодня вечером. Уже поздно, и я иду спать.
Элизабет осталась расставлять посуду. С замиранием сердца девочка прислушивалась к шагам Жозефа на лестнице. Как только он вошел в спальню второго этажа, она проскользнула в приоткрытую дверь.
— Бетти, мне не спится.
— Ты меня напугала! — тихо охнула молодая женщина.
Она раскинула руки, и Эрмин бросилась к ней в объятия. Рождение трех сыновей никак не сказалось на внешности Элизабет. Она была все так же стройна,
— Ты так приятно пахнешь! — заметила Эрмин.
— Ты тоже, моя крошка. Ты пахнешь луговыми цветами и ветрами с озера Сен-Жан! Возвращайся побыстрее в постель, сегодня грустная ночь!
Элизабет отвела девочку в постель.
— Бетти, а кто мои родители? Ты можешь мне сказать, я ведь уже большая! Я поступила очень плохо — подслушивала под дверью! Жозеф не хочет меня удочерять. Хотя мне бы очень хотелось, чтобы ты была моей мамой.
Голос Эрмин дрожал. Она из последних сил сдерживала слезы.
— Дорогая, я пообещала сохранить это в секрете, — ответила нянюшка.
— Почему? Я ведь вижу их во сне, своих родителей! По крайней мере, мне кажется, что это они. Я не рассказывала о своих снах монахиням, потому что они бы рассердились. Они говорят, что у меня слишком живое воображение! Но поверь мне, Бетти, мне уже давно снится сон, в котором меня баюкает красивая дама. А рядом с ней мужчина с собачьей упряжкой и санями. Когда я просыпаюсь и вспоминаю, что мне снилось, мне хочется плакать. Ты можешь открыть мне секрет. Он ведь касается меня в первую очередь, верно? То, что я ничего не знаю, несправедливо!
Ничто так не расстраивало Эрмин, как события и поступки, казавшиеся ей несправедливыми. Однако самым страшным проявлением несправедливости для нее всегда была и оставалась внезапная смерть ребенка или молодого и славного взрослого. Элизабет погладила ее по лбу. Молодую женщину переполняли эмоции. Она много думала о несчастье, каким стало для поселка закрытие фабрики, и искреннее отчаяние Эрмин стало последней каплей. Элизабет присела на край кровати и начала свой рассказ:
— Да простит меня Господь, ведь я нарушаю обещание. Как ты знаешь, сестры празднуют твой день рождения вскоре после Рождества, и на это у них есть причина: твои родители покинули тебя седьмого января 1916 года. Это был праздник Богоявления. В тот день шел снег и было очень холодно. Сестра Мария Магдалина, твоя дорогая покровительница, возвращалась из универсального магазина. Она услышала крик, а потом нашла тебя на школьном крыльце. По-моему, ты была завернута в меховые шкурки. Сестра Викторианна лучше меня смогла бы рассказать тебе все… Тебе было около года. Я хорошо помню тот вечер. Сестра Люсия первым делом пришла к нам — ей были нужны пеленки. Думаю, сестры искупали тебя и переодели.
Эрмин слушала рассказ, затаив дыхание. Наконец перед ней открылись первые страницы истории ее жизни…
— Мне стало очень жалко бедного ребеночка, но сестра Люсия сказала, что малышка больна оспой! И тогда я перепугалась за Симона. Это страшная болезнь, которая навсегда обезображивает лица тех, кого пощадила смерть.
— Я слышала об оспе, — отозвалась девочка.
— Откуда? — удивилась Элизабет.
— У матери-настоятельницы есть медицинская энциклопедия. Я потихоньку беру его и читаю, — пояснила Эрмин. — Я ненавижу болезни. Я бы хотела стать доктором.