Сиротка
Шрифт:
— Женщина не может стать доктором. Ты могла бы стать медсестрой, но для этого нужно много лет учиться.
— Я лучшая в своем классе, у меня бы получилось. Рассказывай, что было дальше, Бетти!
— Господин кюре, отце Бордеро, искал твоих родителей, но напрасно. Из страха перед болезнью он объявил карантин. Жозеф приказал мне не выходить из дома. Я выходила разве что подоить корову и покормить свинью и кур. Хотя, конечно, мне очень хотелось на тебя посмотреть. И когда я тебя наконец увидела — это было уже в другой день, когда поднялась страшная метель, — у меня появилось предчувствие. Я поняла, что полюблю тебя
Эрмин задумалась. После недолгой паузы она спросила с беспокойством:
— Почему родители меня оставили?
— Этого я не знаю. Но имя твое, Мари-Эрмин, выбрали они. Значит, ты была крещена.
Элизабет сделала попытку встать, но Эрмин удержала ее за руку.
— Кто тебе это сказал? Сестры? Откуда они знают?
— Постой-ка, кое-что я вспоминаю, — задумчиво протянула молодая женщина. — Среди твоих вещей монахини нашли записку. Сестра Мария Магдалина рассказывала мне о ней в один из первых дней, которые ты провела у нас дома. Да, твои родители оставили сестрам записку.
— Как бы мне хотелось ее прочитать! Прикоснуться к ней! — восторженно воскликнула девочка. — Если меня нашли в мехах, значит, мой отец был траппером, совсем как во сне! Ведь трапперы зимой ездят на собаках, верно?
В неярком свете свечи, принесенной Элизабет с кухни, ярко-голубые глаза девочки сияли, полные безрассудных надежд.
— Угомонись, Эрмин! Зря я тебе уступила. Ложись спать, поговорим об этом завтра.
— Ты мне обещаешь, Бетти, дорогая?
— Да, если ты будешь спать спокойно.
Оставшись одна, Эрмин стала всматриваться в темноту, словно в комнате вот-вот должны были появиться ее родители. Сердце разрывалось между радостью от того, что теперь она знает правду, и огорчением — ведь родители ее бросили…
«Когда вернется сестра Викторианна, я упрошу ее показать мне записку. Мои родители точно живы! И если я буду их искать, то найду», — думала девочка.
Когда решение было принято, словно камень свалился с души. На земле жили мужчина и женщина, которых она сможет назвать своими папой и мамой!
«Даже если они не хотят меня забирать, я буду с ними такой милой и ласковой, что они передумают. И я буду петь для них. Они будут мной гордиться, как Бетти и Жозеф».
Девочка заснула, успев запланировать сотню рискованных вылазок в неизведанные края — на поезде, на лошадях и даже пешком…
На следующий день к Жозефу и Элизабет пришел в гости сосед, Амеде Дюпре. Некогда жизнерадостный балагур, с годами Амеде ожесточился. Испанский грипп унес жизнь его шестилетнего сына. Супруга Амеде, Анетта, была никуда не годной хозяйкой. Расточительная и злопамятная, она со вчерашнего дня пилила его, торопя с отъездом.
— Я пришел за советом, старина Жо, — сказал Амеде, глядя в пустоту. — Тебе всегда выпадают хорошие карты… Твоя Бетти — женщина серьезная, и красивая к тому же. И ты как минимум год останешься при работе. Мне повезло куда меньше! С моей Анеттой мне не удалось отложить на черный день и су! Говорят, на бумажной фабрике «Price Brothers», в Кеногами, набирают рабочих. Но там придется поселиться, и я не знаю, будет ли там так же уютно, как у нас, в Валь-Жальбере…
«У нас, в Валь-Жальбере»… Эти слова значили многое. Амеде был одним из первых рабочих фабрики. Он поступил на работу в 1904 году,
— На твоем месте, — ответил Жозеф, — я бы съездил на разведку к озеру Кеногами и в Жонкьер, там тоже нужны рабочие руки. Компания идет людям навстречу. Ты читал уведомление от одиннадцатого августа? Его подписал управляющий, месье Беланже. Так вот, тот, кто хочет остаться жить в Валь-Жальбере, хотя не может здесь работать, получает пятидесятипроцентную скидку на оплату жилья. Даже если ты с семьей уедешь, можешь оставить за собой на какое-то время свой дом вместе с мебелью, и это обойдется вам в полдоллара в месяц. Грех не воспользоваться, это даст тебе небольшую передышку.
Амеде немного повеселел.
— Тебе бы в политику, Жо! Какого я дурака свалял! Даже не прочел уведомление управляющего!
— И последний мой тебе совет, Амеде. Пора приструнить твою Анетту. Мы с Бетти пятнадцать лет терпим ее крики и визиты, но у меня часто руки чешутся успокоить ее на свой лад!
И Жозеф Маруа, подмигнув, погладил свой кожаный ремень.
— Я никогда не подниму руку на женщину! — вскипел Амеде. — Даже такую, как моя жена!
Элизабет поставила перед ним чашку чаю и блюдце с куском черничного пирога.
— Это придаст вам сил, дорогой сосед! — ласково сказала она.
Монахини вернулись тридцать первого августа, чтобы подготовиться к началу занятий. О том, что фабрика окончательно закрывается, они узнали из газет еще в Шикутими. Преемник отца Бордеро, молодой тридцатичетырехлетний аббат Огюст Деганьон [21] явился в монастырскую школу, стоило сестрам переступить порог. Он провел долгий разговор с сестрой Элалией, нынешней настоятельницей.
— На сегодня уехало больше семидесяти человек! — говорил кюре матери-настоятельнице. — Соответственно, учеников у вас станет меньше, но все же их количество останется внушительным. Однако я полагаю, что прихожан в нашем прекрасном приходе со временем станет еще меньше. Отец Бордеро в своем письме сокрушается по поводу такой катастрофы, ведь это не может не отразиться на жизни общины!
21
Настоящее имя кюре — Жозеф Оде, аббат прихода Сен-Алексис-де — Гран-Бэ. Будучи родом из поселка Эбулемен, кюре Оде получил приход Сен-Жорж-де-Валь-Жальбер в возрасте тридцати трех лет.
— Вы правы, отче, — ответила настоятельница. — Но, пока родители будут записывать детей в нашу школу и платить скромный взнос за обучение, мы останемся и будем работать. Преподавание — наша святая обязанность, выше которой только служение Господу.
Монахиня проводила отца Деганьона и стала разбирать школьные учебники. Что до Эрмин, то она встретила сестру Викторианну с радостью и нетерпением, которое ей удавалось сдерживать с большим трудом. Девочка решила дождаться удобного случая, чтобы начать свои расспросы.