Сиротская зима (с илл.)

Был серый, тусклый, был пасмурный, был вялый день. С утра шел снег. Он ложился на землю и лежал кое-как, с трудом сдерживаясь, чтоб не растаять.

Еловые ветки были для него слишком живыми и теплыми. На них снег таял, падал на землю мутными хвойными каплями. Скоро после обеда снег перестал, и я подумал, что пора возвращаться домой. Огляделся — и не узнал леса, окружавшего меня. Всегда узнавал, а тут растерялся.

Передо мной была заснеженная поляна, которая подымалась пригорком или, вернее, гривкой. Я решил взойти на нее, еще раз оглядеться и, если не узнаю леса, — возвращаться к дому по собственным следам.

Перейдя поляну, я поднялся на гривку, огляделся. Нет, никогда я не видел этих елок и вывернутых пней, этой травы с пышными седыми метелками.

— Белоус, — вспомнил я. Так называется трава… А местечко-то гиблое. Не хочется лезть в чащу, в эти перепутанные елки. Надо возвращаться назад, по своим следам. Я оглянулся назад, на поляну, и обмер.

Прямо через поляну — поперек — был отпечатан мой след, след, по которому я собирался возвращаться. Он пробил снег до земли. А сбоку его пересек другой след, такой же черный и четкий.

Кто-то прошел у меня за спиной, пока я стоял на гривке.

Человека с яблоком в кармане я почуял издалека. Я надеялся, что его пронесет мимо, но он шел прямо на меня.

В нескольких прыжках он вдруг круто свернул в сторону, поднялся на гривку и встал.

Этого человека я знаю давно. Сейчас немногие ходят по лесу, жмутся ближе к деревням. В общем-то, ходят трое.

Тот, первый, который гоняет зайцев.

Тот, второй, кто лает по-собачьи.

И этот — с яблоком в кармане.

Кто-то прошел у меня за спиной, пока я стоял на гривке… И елки черные, и серое меж елок — все посветлело у меня в глазах и все обесцветилось — только след чужой черным и четким остался в глазах.

Как же так? Почему я не слышал? Кто это прошел только что бесшумно за спиной? Я еще не знал, кто это прошел, и уже точно знал, кто это. Знал, а про себя как-то не мог назвать, не решался.

Готовый попятиться, спустился я с гривки и осторожно пошел к месту пересечения следов. Для чего-то и пот полил с меня.

Я посмотрел на следы. На свои, на чужие и на их пересечение.

Чужой след был много больше моего, шире, мощней, и спереди отпечатались кривые когти. Когти эти не были распластаны по снегу, они были подобраны.

В том месте, где следы наши пересеклись, он — прошедший за спиной остановился. Он постоял, подумал и вдруг поставил свою лапу на отпечаток моей ноги. Он как бы проверил — у кого больше?

… И этот, с яблоком в кармане.

Никогда он не подходил ко мне так близко. Раньше, когда он приближался, я всегда отходил в сторону. Не хочу, чтоб меня видели, неприятно. И на людей нападает ужас.

Человек с яблоком в кармане подошел ко мне слишком близко. Надо было вставать.

Поднявшись, я вышел на поляну и увидел его спину, наверху, на гривке, в шуршащей траве. И хотя я знал, кто это, — все-таки подошел понюхать его след.

От следа пахло тяжело — порохом, табаком, мокрой резиной, коровой и мышами. В деревне у них есть и крысы. А яблоко точно было в кармане.

Не удержавшись, я наступил на оттиск сапога. Я и прежде делал это, да он не замечал — на мху, на траве, на мокрой глине. Уж на мокрой-то глине мог бы и заметить.

Он все не оборачивался, и я ушел с поляны. Из елочек глядел я, что он делает.

Он как бы проверил, у кого — больше?

Его след был значительно больше — шире и мощней. И спереди отпечатались кривые когти.

Судорожно озираясь, я ковырялся в патронташе — есть ли пули? Пули были. Две. Круглые. Подкалиберные. Шестнадцатого калибра. А у меня двенадцатый, но оба ствола — чеки. Шестнадцатый подходит как раз. Я перезарядил ружье. Прислушался.

Ни вздоха, ни треска сучка не слышал я, но слышал: он — пересекший след — рядом.

Я как-то все позабыл. Что-то надо было вспомнить. Что? Ах вон что — я ведь заблудился, я ведь заблудился и взошел на гривку, чтоб оглядеться. Я ведь решил возвращаться обратно по своим следам.

Расхотелось. Возвращаться обратно по своим следам расхотелось.

Но и подниматься на гривку к шуршащей траве, искать дорогу в незнакомом лесу казалось безнадежным. Я стоял на месте пересечения следов и пытался сообразить, что делать.

«Все это случайность, — торопливо думал я. — Случайно я его поднял, и он вышел на поляну за моей спиной. Он лег здесь в буреломе, среди выворотней-корней, но крепко еще не заснул. Куда уж тут заснуть! Господи, какая зима! Мокрая, вялая, тепловатая… Сиротская зима… Сиротская… так говорят, потому что тепло в такую зиму сироте. Не так жутко, не так холодно в старом дырявом пальто. Но что-то еще есть в этих словах — «сиротская зима»… Случайно я его стронул, и он вышел на поляну за моей спиной, постоял, примерил лапу к моему следу. Зачем? Может, пошутил? Вон, мол, какая у меня лапа. Пошутил и пошел своей дорогой. А я мог идти своей, возвращаться домой по старому следу. Не на гривку же снова лезть!»

Немного успокоившись, я перешел поляну и точно по старым своим следам ступил под густые елки. Здесь было мрачно, и я пошел скорее, чтоб сразу подальше уйти от опасного места.

Я не глядел по сторонам, но видел все. Все кусты, все стволы деревьев, все капли, падающие с веток, и свой черный след.

В темных, древних, обомшелых стволах чудилась угроза, хотелось поскорее выбраться из-под елок — я ускорил шаг и даже побежал.

Я выбежал в осинник на светлое место. Перевел дыхание и тут же его затаил.