Сироты Цаво
Шрифт:
Через два дня еще один бумсланг забрался в одно из гнезд Красной головки. И опять птица искала у меня помощи. Я подоспела как раз вовремя, так как змея, обнаружив гнездо пустым, уже вылезла из него, подбираясь к птенцам. Я крикнула садовника, схватила палку, которую мы всегда держали на такой случай под рукой, и бросила ее в змею. Каким-то образом я ухитрилась попасть в нее. Змея сорвалась с дерева и с глухим стуком ударилась у моих ног. Я отпрыгнула назад, потому что пришедшее в ярость пресмыкающееся изготовилось к битве. Садовник помог мне справиться со змеей, и я уложила ее мертвую на дорожке для того, чтобы Красная головка и его маленький черный дружок могли ее видеть. Они несколько раз низко пролетели над ней, пока совершенно не удостоверились
В другой раз я вдруг увидела, как супруга Красной головки с отчаянной отвагой атакует длинную зеленую змею, затаившуюся в пальме, росшей ниже террасы. Змея так хорошо там замаскировалась, что, если б не ткач, я бы никогда ее не обнаружила. Яростно бросаясь на змею, птица иногда даже клевала ее. При этом небольшая стайка бюль-бюлей ободряюще попискивала с безопасного расстояния. Я не могла не восхититься мужеством птицы.
Как-то вечером, когда мы уже ложились спать, к нашему величайшему удивлению, в окно влетел Красная головка. Он сделал несколько кругов по комнате и уселся на коврик. Естественно, мы предположили, что его что-то обеспокоило, взяли электрический фонарь и вышли наружу.
Мы обследовали все дерево, но никого не обнаружили, а госпожа Красная головка мирно спала в своем собственном гнезде. Мы поймали Красную головку. Он крайне невоспитанно и притом пребольно клюнул Дэвида в палец, пока мы несли его в собственное гнездо, где ткач мгновенно успокоился. Почему Красная головка решил внезапно среди ночи покинуть гнездо, так и осталось для меня загадкой. Я, например, думаю, что ему снились какие-то кошмары. Как ни странно, но он повторил то же самое через несколько недель. Правда, в этом случае он настоял на том, чтобы остаться ночевать и комнате — трижды в ту ночь мы относили его в гнездо, и каждый раз он прилетал обратно.
В начале этого года госпожа Красная головка едва-едва избежала гибели. К счастью, мне вовремя удалось вмешаться и спасти ее. Меня разбудил отчаянный писк. Выскочив наружу, я увидела, как Олд Спайс взбирается по гнезду в поисках входа. Как только я появилась, он соскользнул с дерева и растворился в темноте, а бедная птица буквально вывалилась из гнезда и также исчезла. Я побежала в дом, разбудила Дэвида и рассказала ему обо всем. Больше всего я боялась, что Олд Спайс мог поранить птицу своими когтями, когда царапал гнездо, — ведь его стенки были такими тонкими! Мы провели несколько тревожных часов, пока, наконец, не начался рассвет. С облегчением и радостью мы увидели супругу Красной головки живой, здоровой и выглядевшей нисколько не хуже, чем до этого опасного приключения.
Красные головки до сих пор с нами, и мы считаем их членами семьи. Они также считают нас своими друзьями и обращаются за помощью, если им грозит беда.
Воспитанник, которого мы потеряли
К концу 1962 года рост Самсона достиг семи футов, а его весьма внушительные бивни — полутора футов длины. Руфус гордо поглядывал на свой рог — четыре с половиной дюйма это совсем немало! Наша виверра стала еще более самостоятельной, мы видели ее теперь только раза два в месяц. Иногда по утрам пища, которую мы для нее оставляли, исчезала. Следовательно, виверра приходила, но не желала будить нас. К этому времени уже не оставалось никаких сомнений, что у Арубы бивней не будет. Она /вообще отличалась довольно странным характером: очень дружелюбно относилась к нам, но проявляла раздражительность по отношению к незнакомым людям, и в общем-то ей нельзя было особенно доверять. Иногда, когда Аруба думала, что вы не смотрите на нее, она не могла устоять от соблазна сбить вас с ног, а несколько раз намеренно и довольно больно прижимала меня к решетке загона.
Из всех наших воспитанников посетители парка больше всех любили Руфуса, который, как это ни странно, был наиболее послушным. Окруженный обожателями, он чувствовал себя самым счастливым существом на свете и заметно предпочитал общество
Посетители, приезжавшие, чтобы увидеть Руфуса, обычно привозили для него какое-нибудь лакомство, причем далеко не всегда то, что должно нравиться носорогу. Руфус не устраивал никаких сцен по этому поводу и всегда признательно облизывался. Я видела, например, как он ел варенные вкрутую яйца, жареную индюшку и пирожки с очень острым соусом кэрри — и все это с необыкновенно довольным выражением.
В противоположность Руфусу Бастер не отличался хорошими манерами. Обнаружив как-то, что есть люди, которые его боятся, он находил дьявольскую радость в том, чтобы напутать их и заставить спасаться отчаянным бегством. Однажды, когда он щипал траву около дома, я шла к конторе. Перепутав меня с кем-то, Бастер, угрожающе потрясая рогами, стремительно бросился в атаку. Собрав все свое мужество, я продолжала идти как ни в чем не бывало. Буквально в нескольких шагах от меня он резко затормозил, подняв клубы пыли. Выглядел он при этом удивленно и разочарованно. Узнав меня, Бастер принял кроткий вид, развернулся и затрусил обратно, вверх по холму. У него появилась еще одна дурная привычка — Бастер цеплял снизу рогами брюки посетителя и резко дергал головой вверх.
Приблизительно в это же время наша семья выросла — к ней прибавился еще один малыш-буйвол, получивший имя Брутус. Объявился он у нас следующим образом. Служитель, ведавший кормлением наших воспитанников, в один из дней как обычно отправился с ними к реке. Там он сел под дерево и стал наблюдать за своими подопечными. Дальше все было очень просто: из кустов вышел буйволенок и без каких-либо сомнений и колебаний направился прямо к нему. Брутус попал к нам упитанным и ухоженным бычком, и мы так и не смогли догадаться, почему мать его бросила. Он был совсем еще малышкой: не составило большого труда приучить его сосать молоко из бутылки.
Однако через некоторое время кормление Брутуса оказалось довольно-таки малоприятным делом: он с таким нетерпением бросался к молоку, что невольно начинал бодаться. Попадало тут и мне и бутылке; к концу кормления я всегда оказывалась с ног до головы облитой молоком. Тогда я решила приучить его пить молоко из ведерка. Несколько дней он настаивал, чтобы мой палец заменял ему соску, поэтому мне приходилось держать руку в ведерке, ниже уровня молока, пока Брутус яростно сосал. Постепенно я стала убирать палец изо рта буйволенка, и он научился сосать молоко без моей помощи. Единственная трудность теперь состояла в том, чтобы донести до него ведерко с молоком, так как Брутус в порыве энтузиазма мог опрокинуть или даже помять его… Поскольку он обычно устраивал засаду около задней двери, я была вынуждена прибегать к разного рода уверткам и обходным маневрам.
Грегори Пек быстро подружился с Брутусом и вскоре привык сидеть у него на спине. Когда Брутус пил, Грегори вспрыгивал на край ведерка и с интересом наблюдал, как быстро исчезает молоко. Иногда он настолько увлекался, что даже падал в ведерко, и его приходилось спасать.
По вечерам Брутус приходил в игривое настроение. Он начинал носиться взад и вперед по саду, взбрыкивая и лягаясь, внезапно останавливался и с неменьшей энергией несся опять. Очень любил он устраивать битвы со шлангом для полива. Брутус становился на колени и в шутливой ярости старался расплющить шланг лбом; при этом он так вращал белками глаз, что вид у него становился действительно злобным. Грегори это представление нравилось, так же как и нам. Сидя на перилах веранды, он пронзительным криком выражал свое одобрение при каждой новой атаке. А потом, когда Брутус, совершенно вымотанный столь энергичными упражнениями, падал в изнеможении на землю, Грегори слетал с веранды, садился ему на голову и издавал торжествующее кудахтанье, показывая, что главным все равно остается он.