Системный сбой
Шрифт:
– И как же выглядят такие пациенты? – тихо спросил Скороходов.
«Вот это номер! – подумала Зотова. – Да вы, молодой человек, даже понятия не имеете, в каком состоянии находится девочка, и, при этом, какие возвышенные спичи выдаёте на-гора, рассуждая о человеческой морали!»
– Клиническая картина апаллического синдрома часто развивается после выхода больного из коматозного состояния, когда восстанавливается бодрствование. При этом глаза пациента открыты, он вращает ими в глазницах, но взор не фиксирует, речь и эмоциональные реакции отсутствуют, словесные команды больным
– Не хотите поменять свою точку зрения? – с лёгкой иронией, какая только была позволительна при таком разговоре, спросила Ратникова, обращаясь к Скороходову; тот поскорее отвёл взор.
– В тяжёлых случаях больной прикован к постели, производит хаотические движения конечностями, напоминающие гиперкинезы. Могут обнаруживаться ответные реакции на болевые раздражители в виде общих или местных двигательных реакций, нередко с выкрикиванием нечленораздельных звуков. При этом основные вегетативные функции (дыхание, деятельности сердечно-сосудистой системы, сосание, глотание, выделение мочи и кала) у больного сохраняются.
– Но вегетативное состояние, насколько мне не изменяет память, – это отдельное заболевание.
– Скорее состояние, – поправила Ситникова, останавливаясь у нужной двери. – Да, вы правы. При вегетативном состоянии происходит поражение подкорковых структур, при апаллическом синдроме – лишь частичная утрата функций.
– То есть, надежда на выздоровление есть, – заметил Скороходов, однако без былого оптимизма.
– Да, но... – Ситникова осеклась.
– Что-то не так? – спросила Ратникова.
– Видите ли, синдром Светланы – непонятен. У девочки не было травм, она не болела ничем, относящимся к зоне риска, как здоровы и её биологические родители. Анализы ничего не выявили. Стационарные наблюдения тоже... Возможно, неэффективны методы нашего лечения. Или же мы столкнулись с чем-то новым, что до сих пор неизвестно современной науке.
– Но как такое может быть? – поразился Скороходов.
– Если честно, у меня нет ответа на ваш вопрос, – Ситникова отвернулась, нажала ручку, отошла в сторону, пропуская членов общественного совета в палату. – Знакомьтесь. Светлана Фёдорова. Предварительный диагноз на протяжении двенадцати лет жизни: бодрствующая кома. Причины неизвестны, состояние стабильное, курс лечения не назначен.
Зотова пропустила всех и вошла в палату последней. Она смотрела на мерно поднимающиеся и оседающие простыни. На бледные запястья. На раскачивающиеся спины попутчиков... Куда угодно, но только не на лицо девочки. В груди ныло так, словно Зотова была виновата, что со Светланой всё так. Виновата в лице всего человечества. Но только непонятно, в чём именно заключалась их вина...
– Она слышит нас? – почему-то шёпотом спросила Ратникова.
– Да, но вряд ли понимает, – так же шёпотом отозвалась Татьяна Владимировна.
Ратникова приблизилась к кровати, наклонилась над недвижимой пациенткой, погладила по прозрачной ладони.
«Бог мой, ведь этой кожи никогда не касались солнечные лучи!» – Зотова с трудом стряхнула с плеч оцепенение.
– Вы хотите сказать, что с момента рождения девочка прикована к постели? – спросил Скороходов. – Совершенно не двигается и ни на что не реагирует?
Ситникова кивнула.
– Да. И мы не в силах что-либо поделать. Только наблюдать.
– А в остальном девочка совершенно здорова, – медленно проговорила Ратникова. – Как же нелепо.
– Абсолютно здоровый ребёнок – томограф не показал отклонений, – кивнула Ситникова. – Если бы не синдром, ничем бы не отличалась от остальных детей. Но умственная активность – ноль. На энцефалограмме ничего нет... как будто сознание девочки просто стёрли.
– Кошмар, – вздохнула Ратникова, смотря в широко открытые глаза пациентки, взгляд которых терялся в пустоте над кроватью.
Скороходов провёл ладонью перед лицом девочки.
– Зрачки. Она следит.
– Всего лишь рефлекс, – сказала Ситникова, подходя ближе и доставая из кармана халата миниатюрный фонарик. – Зрачки реагируют на свет. Так и должно быть.
– А как же питание? – спросила Тамара Владимировна.
– Приходится применять зонд. Можно, конечно, вводить внутривенно, при помощи катетера, но это пагубно скажется на системе пищеварения... особенно, если девочка очнётся.
Ратникова отошла от кровати, посмотрела в глаза Зотовой.
– Значит Сергей Александрович пытается найти для девочки новую клинику... А есть хоть что-нибудь на примете?
– Да, – Сазонова не дала Екатерине Владимировне и рта раскрыть, за что Зотова была ей несказанно благодарна. – Через одного нашего спонсора – крупную IT-корпорацию – удалось найти специалиста. Он проживает в Рязани. Связаться с ним пока не удалось, но Сергей Александрович обязательно справится. В крайнем случае, навестит лично.
– А кто этот человек? – уточнила Ратникова.
– Какой-то бывший нейрохирург. Оставил профессиональную деятельность и сейчас изучает искусственные нейросети.
– И чем же он может помочь? – влез Скороходов.
Сазонова оглянулась – в глазах презрение.
– Анатолий Иванович, вы сами рассуждали о пределе, выходить за который не в праве ни один человек. Но в определённых условиях, эту черту всё же необходимо преодолеть, потому что за ней может оказаться последний, а возможно, и единственный шанс на спасение! Я думаю, Сергей Александрович руководствуется именно этим принципом. Нам сейчас не важно, кто и как. Первостепенно – принесёт ли результат и, если да, то как скоро.
– Сдаюсь, – Скороходов бочком вышел из палаты.
– Что ж, остаётся только пожелать Сергею Александровичу удачи, а Светлане... – Ратникова вздохнула. – Поправляйся, малышка, нам всем тебя тут очень не хватает, – она обвела присутствующих странным взглядом. – Ведь, возможно, ей уготована на Земле важная миссия, которая наложит отпечаток на всё человечество.
Зотова испытала озноб; она испуганно глянула на коллег.
Все молча смотрели на недвижимую Светлану, на спящую принцессу, ожидающую своего принца. Только принц остался в сказке. Верному коню было не под силу прорваться сквозь грани. Чудодейственному поцелую – не суждено случиться в реальности.