Сить — таинственная река
Шрифт:
— Вепсы? — подсказал Митя. — Все.
— Интересно. А я даже и не знал, что есть такой народ.
— Вепсов мало, потому и не знал. Книжек о них тоже нету.
— Скажи, как по-вашему «фронт»? — спросил Ленька после некоторого молчания.
— Так и есть — фронт. Это же нерусское слово. Оно на многих языках так.
— Ну, а «человек»?
— Ристит.
Ленька слабо улыбнулся.
— Чудно!.. А «рука»?
— Кязи.
— А скажи: «Я хочу есть».
— Мина сёда тахтойнь, — послушно перевел Митя.
— Мина сида тахтон, — пролопотал Ленька и умоляюще заглянул в голубоватые глаза Мити.
Тот смутился:
— Обожди еще… Много сразу нельзя.
— А как по-вашему «маленько»?
— Вяхейне.
— Дай… вяхине, — совсем тихо сказал Ленька. — Хоть чуть-чуть!..
Кажется, за все дни блужданий в лесу он не испытывал такого мучительного голода, как сейчас!
Митя сдался. Он вышел в другую половину дома и скоро принес небольшой кусочек хлеба и полкружки молока.
— На! Только больше не проси: все равно не дам! До самого ужина ничего не дам.
Ленька мотнул головой в знак согласия и дрожащими руками принял драгоценную еду.
Семидесятилетний Федор Савельевич Кириков, приютивший Леньку, жил со своим внуком в небольшом бревенчатом доме с тесовой крышей, подернутой зеленоватым мхом. Домик стоял в центре деревеньки, называемой Коровья пустошь.
Уже на другой день Ленька узнал, что мать и двое младших братьев Мити живут в поселке Шухта, в тридцати километрах, а Митя, каждое лето приезжавший к деду, живет здесь с начала войны, то есть немногим более года.
— Дедушке одному плохо, — пояснил Митя, — вот я и остался с ним.
Митя был старше Леньки на год, ему уже пошел шестнадцатый, и Леньку удивило такое объяснение. Как можно спокойно жить в этом тихом тылу, когда война?! Может, Митя трусит? И Ленька сказал:
— А я бы на твоем месте и дня здесь не жил!
— Вот как? — усмехнулся Митя. — А куда бы пошел?
— На фронт.
Ленька ожидал, что Митя удивится, начнет расспрашивать, какие у него планы. Но ничего этого не случилось.
— Если все уйдут на фронт, кто работать будет? Кто будет давать фронту хлеб?.. Да и посмотреть еще надо, где можно больше пользы принести: на передовой или здесь.
Митя умолк, давая понять, что разговор закончен.
Леньке показалось, что Митя сказал не все, что он знает что-то такое, о чем пока не решается говорить.
«Ну и пусть!» — вздохнул Ленька. Сам он твердо решил, что недолго проживет в Коровьей пустоши. Вот окрепнет малость, наберется сил, раздобудет компас и снова двинется напрямик, через леса и болота, туда, где идут бои.
В колхозе была страдная пора, и с утра старик и внук уходили на работу. Оставшись один, Ленька подолгу лежал на тулупе, потом ходил по избе, с интересом разглядывая несколько необычную обстановку и домашнюю утварь вепсского жилища.
Изба вроде бы ничем не отличалась от русской, только окошки маленькие и непривычно низкие, да лавки вдоль стен неудобно узкие. Посуда почти вся деревянная: миски, кружки, ложки, блюда — все выдолблено из дерева; а бураки, кошелки, ведра сплетены из бересты. Только для варки ухи был чугунок, да ковшик в кадке с водой — медный.
Странными казались и стены: бревна не тесаны, и стены избы что снаружи, что изнутри одинаковы — в кругляшах. Только с уличной стороны бревна потрескались, посерели, а внутри они крепкие и коричневые.
Дверцы старинного шкафа с посудой были раскрашены тоже диковинно: по синему полю ярко-красные цветы, а в центре — бурые львы, туловищем похожие на быков.
Впрочем, Ленька очень скоро привык к новой обстановке и перестал замечать ее необычность. С каждым днем он все с большим вниманием слушал по радио сводки Информбюро, жадно читал маленькую районную газету, аккуратная подшивка которой висела на стене. И чем больше он слушал и читал, тем острей чувствовал, что жить вот так, ничего не делая, когда идет война, невыносимо. Но нужно было поправляться, копить силы.
Ленька выходил на крыльцо, смотрел на серые домишки, на пустынную улицу, по которой бродили одинокие куры да тощие собаки, и ему порой казалось, что жизнь здесь остановилась. А где-то идут бои, гибнут наши солдаты, рушатся под бомбами мирные города и села. И Леньке становилось так стыдно за свое бездействие, что у него начинали гореть уши.
Вечером в избенку приходили два старика. Один — сутулый, бритый; другой — маленький, сморщенный, хилый. Они усаживались к столу и тоже слушали сводки Информбюро. Иногда старики спорили между собой, и Ленька скоро заметил, что последнее слово в этих спорах, как ни странно, принадлежало Мите, который говорил мало, но веско, чуть-чуть растягивая слова. В такие минуты он невольно завидовал своему новому товарищу и огорчался, что Митя скрытен и что все разговоры ведутся на вепсском языке.
«И вообще, что это за люди — вепсы? — размышлял Ленька. — Может, они не желают воевать и им наплевать на все? Живут себе в лесу, как кроты в норе… Но ведь они работают, они дают фронту хлеб, — возражал себе Ленька, вспоминая слова Мити. — И сводки тоже слушают. Значит, интересуются. И даже обсуждают что-то и спорят. Но что обсуждают, о чем спорят, поди разбери, если лопочут по-своему…»
Последнее особенно задевало Леньку. Вспоминалось, что в детском доме тоже были не только русские, но и карелы, и украинцы, и евреи, и белорусы, однако всегда разговаривали на русском языке и все хорошо понимали друг друга.
«Или они не доверяют мне? — мучился в догадках Ленька. — А что не доверять? Сводки-то вместе слушаем! Или принимают за мальчишку, за ребенка? А я и всего-то на год моложе Мити».
И в то же время Ленька ни на минуту не забывал, что именно эти старики вепсы спасли его, бесчувственного на руках вынесли из лесу, дали одежду, кормят, заботятся. Вот уже неделю живет он в Коровьей пустоши, и каждый раз за завтраком и ужином, кроме обычных лепешек и рыбы, дед подает Леньке «дополнительный паек»: два вареных яйца и кружку молока, хотя ни кур, ни коровы в хозяйстве старика нету, и яйца и молоко дед приносит от кого-то из соседей.