Сиверсия
Шрифт:
– Я думала, он нас убьет. Я просто… просто уверена была… в этом, – сказала она прерывающимся шепотом. – Я… Я так… так испугалась. Я даже… даже описалась… – запинаясь, выговорила она. – Как заорет! Как глазищами зыркнет! И пистолет мне в нос… Я думала … думала … выстрелит. В меня… Понимаешь?
– Тихо… Тихо, девочка. Все будет хорошо.
Хабаров сидел рядом, привалившись спиной к заиндевевшей бетонной опоре, запрокинув голову назад, закрыв глаза.
– Я… Я оружие с детства… – она поморщилась. – Отец, как напьется, за мамкой с ружьем бегал. Я забьюсь… забьюсь под крыльцо,
– Ты совсем замерзла.
Он обнял ее, прижал к себе. Девушка прильнула к нему, прижалась к его колючей щеке своей мокрой щекой.
– Скоро все это закончится… – устало и безразлично сказал он.
Груз событий последних суток, тягучей усталостью разлитый по всему телу, сделал Хабарова апатичным и заторможенным.
– Зачем мы здесь сидим? Бежать надо! – вдруг сказала Марина.
Он потер лицо ладонями, взъерошил волосы и замер, устремив неподвижный взгляд в одну точку.
– Не надо никуда бежать.
– Лысый вернется и убьет нас!
– Этот человек не причинит нам зла.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю.
Хабаров привлек к себе девушку, распахнул теплую куртку Осадчего и спрятал ее закоченевшие руки на своей груди. Она склонила голову ему на плечо, со слезами в голосе прошептала:
– Я не хочу умирать! Я хочу жить и встретить такого мужика, как ты! Слышишь?! – она легонько толкнула его руками в грудь.
Он вяло усмехнулся.
– У меня родители в Припяти жили. Попали под аварию на Чернобыльской АЭС. Отец два месяца протянул, а мама полгода. Мне повезло. Я уже в Москве жила. К тетке Алевтине уехала, маминой сестре. Пожила у нее… – девушка вздохнула. – Туда не ходи, сюда не лезь, это не трогай, то принеси… Домработницей у нее была. Они все, Сорокины, такие. Потом мне брат комнатку в коммуналке снимал. Он адвокат. Шипулькин Дмитрий Романович. Я в нем души не чаяла… Ты слушаешь?
Она шевельнулась, попыталась рассмотреть лицо Хабарова.
– Конечно, – хрипло выдохнул он.
– Знаешь, мы всегда очень хорошо думаем о родных. Они просто не могут, не имеют права быть негодяями. А мой брат оказался негодяем…
Она замолчала. Ладонями вытерла слезы. Он не торопил.
– Это было два года назад. Брат рассказал мне, что на улице к нему подошел какой-то лысый бандит и пообещал зарезать, если брат не признается в убийстве девятилетней давности. Дима плакал, не знал, что делать. Он напился и рассказал мне, что в Иерусалиме, где был в командировке, он убил гримершу из их съемочной группы. Он зарезал ее прямо в номере, спящую…
– Как, ты сказала, фамилия тетке?
– Сорокина. Алевтина Сорокина.
– А брату – Шипулькин?
– Да. Как мне. Этот бандит… Он подошел к брату на улице. Лысый такой. Здоровый. На нашего мучителя похож. Я не знаю, что он ему сказал, но в этот же день брат пошел в милицию и во всем признался. Брата судили. На этапе его нашли мертвым в железнодорожном вагоне. Я потом долго боялась, что ко мне придет тот человек, что девять лет сидел вместо брата. Я даже свет по вечерам не включала. Закроюсь и сижу как мышка. Два года прошло, а я все боюсь его встретить. Так будет стыдно в глаза смотреть…
Девушка притихла, затаилась, как дикий зверек.
Хабаров зажмурился, пальцами сдавил веки.
– Я стала противна тебе, да? Ты думаешь, мы с братом одинаковые?
– Тихо! Кто-то идет!
После долгого и нудного допроса, учиненного генералом Гамовым прямо на железнодорожных путях у лаза под платформу, они гуськом поднимались наверх по гулкой стальной лестнице.
Это был как раз тот случай, когда эпопее все прочили золотой финал.
Еще какая-то сотня ступенек, и свежий морозный утренний воздух штурмом ворвется в легкие. Нет ничего замечательнее этого воздуха! Надо обязательно сделать его большой глоток, потом еще и еще упиваться им, чтобы поверить, что живой и что наконец-то закончился маразм прошедших суток! Сейчас даже сука-жизнь кажется совсем неплохой штукой, хотя порой случаются в ней досадные казусы!
– Врачей с двумя носилками сюда! – крикнул Гамов, едва поднявшись на верхнюю площадку. – Женщина ранена и наш боец.
– Я не поеду с вами никуда! Оставьте меня! Я с ним останусь!
Марина крепко ухватилась за рукав Хабарова.
Гамов недовольно наморщил лоб.
– Александр Иванович, – обратился он к Хабарову. – Пожалуйста, поговорите с госпожой…
– Шипулькиной! – подсказал подскочивший майор Желтков.
– Да. Она вам верит. Посадите ее в неотложку. Будьте добры.
Хабаров кивнул.
– Сам-то как? – спросил майор. – Серый весь.
– Нормально… – отмахнулся Хабаров и повел Марину к бежавшим навстречу врачам.
Три новеньких желтого цвета реанимобиля в лучах утреннего солнца на свежем искрящемся снегу смотрелись не в меру мажорно.
– Товарищ генерал, тут вневедомственная охрана с представителем метрополитена приехала. У них «колесико» сработало. Чего делать-то? – майор Желтков, одетый в камуфляж и черную заиндевевшую маску-шапочку застыл перед генералом.
– Колесико?
– Это датчик на дверях перед входом на лестницу, что ведет вниз, к платформе.
– Не морочьте голову, майор!
– Понял. Когда будем оцепление по периметру снимать?
Гамов посмотрел на толпившихся за оцеплением журналистов и просто зевак – «собачников» из соседних многоэтажек.
– Уедем, через час снимешь.
Гамов отвернулся, поискал взглядом Осадчего.
– Товарищ генерал, может, вашу машину подогнать?
Гамов недовольно смерил взглядом майора.
– Холодно же! Вы в осеннем, без шапки, – в оправдание добавил Желтков.
– Сергей, ты зачисткой сам руководил?
– Так точно. Все чисто.
– Немедленно проверь еще раз! Каждый угол проверь.
– Есть!
С той самой минуты, как он вошел на стройплощадку, генерала не покидало чувство, что за ним пристально наблюдают, причем наблюдают в перекрестье прицела. Такое чувство было у него в «горячих точках», всякий раз перед обстрелом.
Генерал зябко поежился, из кармана достал тонкие кожаные перчатки, надел.