Сиверсия
Шрифт:
– Анютка…
Хабаров протянул к ней руку, привлек к себе, прижал ее голову к своей груди, поцеловал в макушку и стал гладить ее золотистые волосы. Он был рад, что дочь не видит сейчас его лица.
Ах, черт бы побрал эту зиму с ее вечной мерзлотой, снегами и морозами!
Да здравствует весна!
Да здравствует ломающая лед талая вода!
Да здравствуют вернувшиеся к нам из теплых краев долгожданные перелетные птицы!
Да здравствует первая проталинка, с еще
Да здравствует первый подснежник, робко раскрывшийся на солнцепеке!
Пусть будет весна, до горизонта, везде, до самых звезд!
Пусть раззадоренная шаловливыми ветрами, опьяненная весной, кружится пережившая зиму планета!
Пусть радость, спешащая к нам перелетной птицей, не собьется с пути, заглянет в каждое сердце! И пусть вслед за радостью в наши сердца обязательно постучится любовь!
Сердце мудрее нас. Оно способно прощать то, что разум простить не в силах. Оно способно любить не за что-то, а вопреки всему. Оно сберегло, оно помнит тот теплый, пахнущий липами вечер, и треск цикад, и падающие с неба в свежескошенную траву звезды. И ее оно помнит. И их первую ночь. Ее пахнущие мятой плечи и доверчивые, чуть приоткрытые губы. И нежность, нежность, нежность….
– Анька, как ты нашла меня?
– Это Алина. Она была у меня, во Франции. Потом я приехала. В Москве узнала, что авария. 911.
Хабаров улыбнулся.
– Я не совсем умею по-русски… Ты научишь меня?
– Научу…
– Знаешь, твоя Алина… Ух! Она супер! Она командир всех врачей! Она не уходила от тебя почти трое суток!
– Где она?
– Она почувствовала себя немного плохо. В ее состоянии это естественно. Я не могла поверить, что у меня может быть брат или сестра! Ты просто молодец, папа! И вообще, – она смутилась, – мне кажется… Как это по-русски? Ты – классный!
– Во-на! Стоило тебя на полчаса одного оставить, ты уже с барышнями обнимаешься.
Одетый в больничную пижаму и жилетку Митрича, Данилов, прихрамывая, крабом протиснулся в дверь палаты.
– Живой, чертяка!
– Да! Я уже со всеми твоими барышнями перезнакомился, пока ты дрых, морда ты москальская! Они меня с ложечки пару дней кормили, гулять выводили по коридорчику. Да-да! – заметив вспыхнувший взгляд Хабарова, подтвердил Данилов. – Ой, повезло тебе, Саня! Делись! Молоденькую – мне, а строгую тигру – тебе.
– Это кто «строгая тигра»?
– Алина Кимовна твоя! «В палате не курите!» «Пейте свежий морковный сок, это полезно!» «Идемте по коридорчику гулять, вам нужно больше двигаться!» «Почему вы забыли выпить лекарство?» «Наденьте жилетку, простудитесь!» «Идемте на укольчик». «Не ходите босиком, давайте я надену вам шерстяные носки». Прямо замучила!
Хабаров счастливо улыбнулся.
– Не буду я с тобой делиться, Мишаня.
– Что так?
– Жадный.
– Ну, вот что, жадный, ты тут лежи, а мы с Анечкой пойдем, за обедом тебе сходим. Есть-то хочешь?
Хабаров кивнул.
– Значит, жить будешь.
Данилов одной рукой оперся о костыль, другой об Анькино плечо, и потихонечку они зашагали к двери.
– Папа, не скучай. Я сейчас вернусь! – Аня помахала ему рукой.
Он кивнул в ответ, откинулся на высокие подушки, закрыл глаза.
То, что вошла она, Хабаров не увидел. Он сначала это почувствовал: сердце затрепетало, как у мальчишки.
Она стояла в дверях, как всегда красивая и строгая. В ее руках был букет дивных цветов. Нет, это были не подснежники. Это были именно те цветы, что он собирал на речной проталине, с нежно голубыми, прозрачными, точно хрустальными бутонами.
Хабаров откинул одеяло, держась за спинку кровати, встал. Голова чуть-чуть кружилась. Он пошатнулся, но справился с собой. До нее была только пара шагов.
– Это тебе… – Алина протянула ему букет.
Он взял ее за руку, державшую цветы, привлек к себе и обнял, властно и бережно.
Во дворе института онкологии она ждала его уже четыре часа. Она то отогревалась в машине, то опять и опять туда-сюда сновала по хрусткому, тронутому оттепелью февральскому снегу.
– Алина!
Она вздрогнула, обернулась. Дыхание затаилось. Сердце замерло на половине удара.
Хабаров подошел, ладонями коснулся ее лица.
– Я здоров. Абсолютно! Представляешь?! – не веря самому себе, сказал он. – Врачи в шоке! Я… – он запнулся от нахлынувших чувств. – Я не могу поверить!
Они обнялись и долго-долго стояли так, душа к душе, сердце к сердцу.
Из окон больницы на них смотрели любопытные зеваки, что-то оживленно поясняя друг другу.
У ворот больничного городка остановилась машина «Центроспаса». Из нее вышли шестеро и по главной аллее пошли к корпусу. Вскоре, увидев Хабарова и Алину, от группы отделился мальчишка и припустил к ним.
– Антон, скользко! Не упади! – крикнул вслед ему Лавриков.
Светило солнце. Небо было голубым, с редкими перистыми облаками – облаками хорошей погоды.
Хабаров запрокинул голову и, глядя в эту бездонную высь, что-то тихо-тихо, одними губами благоговейно шептал, смахивая слезы.
Жизнь продолжалась. Она звучала в нем колокольчиками Хрустальной Сиверсии. Теперь он точно знал: жизнь продолжается, пока в сердце живет любовь.