Сиверсия
Шрифт:
Хабаров надавил кнопку подсветки циферблата наручных часов. Стрелки показывали семнадцать минут шестого.
– Митрич, метель утихла. Слышишь? – негромко произнес он. – Наступает утро…
– Время начала. Время пытаться разглядеть Видящего твое зрение, время пытаться услышать Слышащего твой слух, время пытаться осмыслить Мыслящего твои мысли, время почувствовать Чувствующего твою душу, как частичку Самого себя.
По кряхтению Митрича Хабаров понял, что дед слезает с печи.
– Погоди, я помогу.
Хабаров
Старик сел на лавку возле печи, бережно прижимая к груди котелок.
– Спасибо, спасибо… – тяжело переводя дыхание, поблагодарил он. – Чем дальше, тем печка-то все выше и выше делается, волк меня съешь! – сквозь смех выговорил он. – На-ка, отвару выпей.
Он протянул стоявшему рядом Хабарову котелок.
– Я с вечера поближе к трубе пристроил. За ночь травки всю силу в отвар отдали. Пей. На здоровье… – тяжело выговорил он.
После смены погоды ему нездоровилось.
Отвар был горьким до такой степени, что сводило скулы.
«Твой отвар дождем и полынью пахнет», – впервые попробовав снадобье, сказал Хабаров.
«Нет, горькими слезами он пахнет…» – возразил тогда Митрич.
Старик был прав.
– Спасибо, отец, – Хабаров ладонью отер губы.
От зажженной свечи в избушке стало уютнее.
– Ну, угощать гостинцами-то будешь? Сегодня четверг. День разрешенный. Али обидку затаил на старика?
– Что ты… – Хабаров обнял Митрича за плечи.
Из самодельного кедрового ящика, стоявшего под кроватью, он стал выкладывать на стол привезенные Митричу гостинцы: хлеб, мясные консервы, копченую колбасу, сливочное масло, маринованные помидоры, запечатанную в вакуумную упаковку копченую свиную грудинку, кукурузу, зеленый горошек, маринованные персики, кефир, шоколадные конфеты, апельсины, лимоны и бутылку водки. Старик водку пить не стал, сразу убрал бутылку под стол, однако из еды попробовал все, беря по крохотному кусочку, вкушая с любовью и особым почтением.
Хабаров исподтишка наблюдал за ним. Самому деликатесов цивилизации не хотелось.
– А ты, паря, чего пост держишь? – довольно улыбаясь, спросил его Митрич.
– Мне бы каши твоей, как третьего дня.
Старик крякнул.
– Неужто моя каша вкусней твоих изысков будет?
– Вкусней.
Помолчали. Каждый думал о своем.
– Каши-то сварим, – наконец произнес дед. – Вон ее, проросшей пшеницы-то, под лавкой в горшке, хоть торговать иди. Кладешь в чугунок, водой заливаешь да в печь. Вот и каша тебе готова. Потом маслицем кедровым сдобришь. Только в чугунок пшеницы с пол-литра сыпь. Она разбухнет. А то, по незнанию, целый чугунок-то наворотишь…
Хабаров настороженно посмотрел на деда.
– Ты зачем меня учишь варить кашу?
– Вертолет завтра утром прилетит. Так что обедать и ужинать тебе здесь.
– Вертолет? Ты ждешь кого-то?
– За тобой вертолет. Назад полетишь.
Старик внимательно посмотрел на него, взгляд был добрым, лучистым.
– Помру я сегодня, Саня. Пора мне. Закончил я здесь свои дела. Пора к Истоку.
– Как… – Хабаров поперхнулся хлебом, закашлялся.
Старик потянулся к нему через стол, кулачком постучал по спине.
– Не пугай… Не пугай так меня! – отдышавшись, выговорил Хабаров.
Старик вздохнул, улыбнулся.
– Я же тебе телеграфировал: «Приезжай меня хоронить». Чего ты побелел? Смерти бояться не надо. Чтобы долгая жизнь на этом свете не испортила тебя – бойся.
– Что за ерунда?! Я сейчас же вызову вертолет, полетим в больницу во Владивосток, а лучше в Москву. Полежишь, полечишься… Почему сразу умирать-то?!
– «Изнашиваются даже золоченые царские колесницы», – сказано в Дхаммападе. Все, что долго жило, должно умереть.
– Ты полон сил. Ты в здравом уме. Ты…
– Не причитай! Я не прямо сейчас помру. Это на закате случится.
Но Хабаров сидел, застыв, будто каменный. Как это может быть: сидеть, разговаривать, и не просто, а мудрые вещи втолковывать, быть полным сил, а на закате умереть? Хабаров понять этого не мог. Почему на закате? Почему именно сегодня? Конца своего земного срока не знает никто. Как можно относиться к смерти, как к чему-то обычному, словно проделанному десятки раз? И… как же он останется один, без него?
Горло перехватило. Спазм пошел ниже, к сердцу. Хабаров пристально взглянул на Митрича.
«А ведь старик не лжет…»
Он зажмурился. Он почему-то был уверен, что лицо с закрытыми глазами не выражает ни горя, ни сожаления.
– А она? – старик, прищурясь, смотрел на Хабарова. – Я запамятовал, как звали ту девушку?
– Алина.
– Она звала тебя соломенной собакой.
– Да… – выдохнул Хабаров и закрыл лицо руками.
– Помогает? – участливо осведомился Митрич.
– Что? – не понял Хабаров.
– Ты закрываешь лицо руками. Помогает?
– От чего?
– От глупости! Я расскажу тебе притчу о соломенной собаке. Могучий воин долго скрывал свои чувства к прекрасной девушке. Он всячески избегал ее. Наконец, однажды они встретились на узком горном мосту. Воину было некуда деваться, и он закрыл лицо руками. И – о чудо! – ее прекрасный лик явственно появился между всеми его пальцами. Могучий воин струсил, он испугался любви и в тот же миг превратился в солому. Долго та куча соломы валялась на мосту. Потом люди стали из этой соломы делать кукол собак и во время обрядов топтать ногами. Кто не может впустить в себя любовь, подобен соломенной собаке, годной только для топтания ногами.