Сиверсия
Шрифт:
– Чтоб я так жил! На каком это мы свете?! – Чаев восхищенно потирал руки. Эту пленку он смотрел уже двенадцатый раз. – Как? Скажи мне, собака, как ты это сделал?! Это же невозможно! Факт!
Хабаров довольно потянулся, хрустнув косточками.
– Нужно было прежде всего гарантировать мягкое приземление. Поэтому трюк снимался в два приема: раздельно начало и конец. Я взлетел по четырехметровой рампе и приземлился на приход – смягчающую удар подушку из коробок. Потом меня подцепляли краном и тихенько-смирненько опускали на асфальт. Я пил кофе, и мы делали вторую часть трюка.
– Ты же не любишь кофе…
– Ты
– Как тебе пришла эта схема?
Хабаров скрестил руки на затылке, улыбнулся лукаво.
– Не поверишь. Лежу это я на ней…
Чаев присвистнул.
– Мощная баба! Какие идеи рождает!
– Вообще, Витек, хорошие ребята – французы. С ними оказалось очень приятно работать. Они считают деньги, но для них еще важнее конечный результат. Так что я ходил у них, как мэтр, говорил: сделайте то-то, и это тут же делалось. Трюк снимался очень большим количеством камер, а за счет резкой смены планов, монтажа возникает вот та динамика, которую ты ощущаешь.
– Расцеловал бы того, кто это монтировал. Мощно! Профессионально!
– Не хотел бы тебя огорчать, – Хабаров хитро прищурился, – но целоваться с тобой я не буду. О наших теплых отношениях и так болтают всякие глупости.
– А что, Санек, признайся, когда летишь на высоте в семь-восемь метров там, – он указал на низ живота, – точно покалывает?
Хабаров рассмеялся.
– Вот что значит «эффект присутствия»! Хорошее я тебе кино показал. Хорошее! Кстати, я с ними контракт заключил. Заодно отработаем в Иерусалиме. Ты и я. Эти автотрюки мы сотни раз уже делали. Так что, считай, халява!
Хабаров спохватился, посмотрел на часы и резко поднялся.
– Я же в аэропорт опаздываю! Сижу тут, с тобой, Витек, лавры пожинаю…
– Зачем тебе в аэропорт?
– Мари Анже улетает.
– Слава богу! – Чаев простер руки к небу. – Эта Эммануэль совсем тебе голову заморочила. Опасаюсь, как бы ты, дорогой мой, не пропал совсем.
– Не бойся. Это не страшно.
– Простого «до свидания» ей не достаточно?
– Уподобился сварливой теще?
– Дружище, – мудро рассуждал Чаев, – я вижу эти золотые искорки в обычно холодных, непроницаемых глазах. Что же, иди к ней, спеши! Но тогда не гулять тебе под вишнями, которые только начинают зацветать, не слушать по вечерам музыку Шуберта и не писать при свечах гусиным пером, как булгаковскому Мастеру. Превратишься ты в обывателя, вершиной блаженства которого станет пресловутое домино с алкашами у подъезда.
Хабаров махнул на прощанье рукой:
– Не люблю домино…
Было непристойно, попросту оскорбительно то, как с ним обошелся Никита Осадчий. Сплошное унижение! Такое не забывают, тем более не прощают в приличном обществе. Хорош он был, нечего сказать! Вместо того, чтобы поставить на место этого зарвавшегося божка, он умолял о пощаде. Сказать, что Брюс Вонг был расстроен сейчас – значит не сказать ничего.
«Погоди, Никита! Хорошо смеется тот, кто вообще не смеется…»
В гольф-клубе было немноголюдно. Бирюзовые поля на сотни метров окрест терпеливо ждали своих игроков.
– Тагир, – довольно спокойно начал Брюс. – Я не собираюсь выяснять, каким образом о нашем разговоре тет-а-тет узнал Осадчий, но, прежде чем ехать к нему в следующий раз, я просто пристрелю тебя, ничего не выясняя! Молчи! – приказал он. – Я хочу понять, со мною ты или…
Тагир, вместо ответа, медленно, осторожно достал и протянул Брюсу своего «Стечкина».
– Если тебе нужна моя жизнь, брат, возьми ее. Если оставишь мне ее, скажи, что я могу сделать для тебя.
Брюс и без этих пламенных уверений в преданности не сомневался в том, что Тагир – его человек. Тагиру он доверял. Но кто-то его все же подставил. Как желторотого.
– Тагир, прости, но я тебя предупреждал, не решай дела при жене. Она спит с Одесситом. Этот матерый вор в законе и Осадчий дела вместе мутят.
Брюс Вонг со смаком врезал «большой собакой» по мячу, так, что кусочки дерна разлетелись далеко в стороны.
– Она тупая. Только перед зеркалом крутиться умеет и деньги мои на безделушки тратить. А спит она с каскадером, бывшим своим одноклассником Саней Хабаровым. Документы готовы?
– В Эмираты можем лететь хоть завтра!
– Завтра не надо. Найди человека. Со стороны. Чтобы машину водил прилично. Чтобы мужик был крученый. Скажи, «тачку» надо из Питера в Москву перегнать. Предложи хорошие деньги. Понял?
Подхватив сумки с клюшками, они направились к следующей лунке.
– Послезавтра в Питер приходит очередной транзит из Прибалтики. Четыре контейнера отборных якутских алмазов. Заплати нашим таможенникам в порту. Пусть якобы задержат как контрабанду. По-тихому доставим контейнеры в Москву, через моего человека диппочтой переправим в Дубай. Бывают ситуации, когда надо идти ва-банк, иначе сдохнешь «шестеркой». Годами я делал всю черновую работу за гроши. Источники, связи, сбыт, перевозка, таможня, риск, что накроют, возьмут за жабры – все было мое! Пару раз едва не влетел. Что я получил в итоге?! Кулаком по зубам, ногой по… – он поморщился, вспомнив, как трогательно прикрывался шлепанцем Никиты Осадчего. – Он выбросил меня на дорогу без гроша в кармане, полуживого, с изодранной шкурой и распухшей мордой. Но за те четыре дня, что я, голодный и злой, сёк из кустов за «отдыхом» нашего общего друга, я здорово поумнел. Чтоб никогда тебе, Тагир, не видеть того, что видел я. Так что – в Дубай! Поднимать алмазную отрасль Арабских Эмиратов!
Несмотря на ранний час, работа на съемочной площадке кипела вовсю.
Сегодня предстояло снять конную схватку. Бои на мечах было решено снимать на натуре в Иерусалиме. Поначалу, правда, режиссер фильма Глебов планировал снять там турнир в целом, но тут стал возражать Хабаров, терпеливо втолковывая, что на постановку конных трюков уходят недели, что конь – животное своенравное, и что «их» лошадки при виде несущегося противника просто встанут на дыбы, потом шарахнутся в сторону и пустятся в галоп наутек. Противиться Хабарову было трудно, и Глебов просто сказал: