«Сивый мерин»

Мягков Андрей Васильевич

И наконец самое главное: КТО?

Кто заказал? Сомов? Нет, это почти невероятно: во-первых он его никогда не обманывал, а, напротив, со скрупулёзнейшей тщательностью исполнял все однажды взятые на себя обязательства. А во-вторых…

Тогда, два года назад, в ресторане Сомов показался ему неглупым, по-своему несчастным парнем: не справился с неожиданно свалившимся на него богатством, преступил какие-то российские законодательные крючкотворства (и, между прочим, правильно сделал, он, Дмитрий Кораблёв, поступил бы точно так же, будь на то хоть малейшая возможность), теперь попал в затруднительное положение — почему не помочь?

Он тогда, приличия ради, лишь недолго посопротивлялся и

принял предложение открыть на своё имя акционерное общество «ООО ДЖ». Обязанностей практически никаких, а выгода очевидная: материально встанет на ноги, хорошему человеку доброе дело сделает, да и с театром можно будет наконец-то решать, не боясь оказаться на улице без штанов. Роли его не радовали давно, выходить на сцену всякий раз бывало стыдно — в стране происходит чёрт-те что, люди ищут себя в политике, уходят в бизнес, уезжают за границу и там пытаются начать новую жизнь, с головой в омут, без страха и оглядки — будь что будет. А он? Карету мне, карету? Глупо. И чем он хуже других? Старик? Или у него семеро по лавкам? Да и окружение, признаться, осточертело за столько лет. Все эти служители Мельпомены — одни и те же лица, характеры, капризы, истерики, интриги, хорошо поставленные голоса и вычурный фальшивый смех — все эти необыкновенные таланты и сложные индивидуальности, согласитесь, доведут до психушки кого угодно. Профессия актёра хороша в молодости, когда ты в коротких штанишках, полон сил, честолюбивых помыслов, жажды славы, узнавания, обожания поклонниц: «Ох, ах, смотрите кто идёт! Тютькин! Вы Тютькин?! Ах!» И в обморок. Ну Тютькин я. Тютькин, зачем же стулья-то ломать?

Он с лёгким сердцем ушёл из театра и до сих пор не жалел об этом. С Сомовым тогда расстались друзьями. Дима, даже, помнится, пригласил его к себе, настаивал, хотел познакомить с Женькой (чего таиться — отличный парень, скромный, неглупый), но тот вежливо уклонился. С тех пор они ни разу не виделись, общались только по телефону. Звонил всегда Сомов, звонил из автомата — Дима его телефонов не знал. Разговаривали коротко, условленными фразами.

Последний раз это было, если сейчас ему не изменяла память, три дня назад. Сомов был по обыкновению вежлив, поинтересовался здоровьем, планами на ближайшее воскресенье, передал привет жене и повесил трубку. Это означало, что через два дня, с семи до восьми вечера он должен ждать звонка от посредника, который передаст все дальнейшие распоряжения. Такая вот нехитрая конспирация, о которой они договорились ещё в «Славянском базаре».

Помнится, он тогда рассмеялся: «Зачем такая таинственность? Нельзя ли…». «Нет, нельзя! — Сомов неожиданно повысил голос. — Вы у нас не первый, с предыдущим пришлось расстаться, повёл себя не совсем правильно». «А что случилось, если не секрет?» — поинтересовался Дима. «Не секрет. Жадность», — недовольно качнул головой Сомов.

За два года сотрудничества Дима привык к этим звонкам, тем более что сбоев никогда не было.

Вот и вчера всё прошло гладко: «Гоголь» ждал в условленном месте, он опоздал минут на пять… Стоп!

Стоп-стоп-стоп. Когда ему назначили встречу в «Славянском»? Или это было в другой жизни?

От воспоминаний Диму отвлекло дорожное происшествие: шофёр такси, стараясь избежать столкновения с подрезавшим его джипом, резко затормозил, машина заскользила на мокром асфальте и бампером коснулась ехавшего рядом «жигулёнка». Царапина оказалась пустяковой, вернее, её и не было вовсе, так — грязь размазалась по передней дверце — но хозяин «Жигулей» как будто только этого и ждал. Он выскочил из автомобиля, упал лицом на проезжую часть и замер.

— Во, б…дь, что делает. У Америки научились, суки. Теперь ещё и за страховку платить придётся. — Вконец расстроенный шофёр выключил двигатель. —

Свидетелем будешь, слышь, — обратился он к Диме.

Гаишники приехали минут через тридцать, оформляли протоколы, делали замеры, потом долго ждали «скорую помощь» — её вызова категорически требовал водитель «Жигулей» — прошло не менее двух часов, прежде чем краснолицый инспектор, с трудом втиснувшись в служебную «семёрку», умчался по другому вызову. Всё это время Дима лежал на заднем сидении «Волги», стараясь не шевелиться, чтобы невольным стоном не выдать себя, не вызвать подозрений у дотошного «щипача». Не хватало ещё загреметь в больницу и там быть с пристрастием допрошенным: кто тебя так, да за что, да почему. И что отвечать? Споткнулся и упал? Или подрался не помню с кем? Так вспомни, напрягись. А нет — мы сами поищем, тут криминалом пахнет. И ну как найдут? Тогда что? Эти товарищи убьют ведь не моргнув глазами. Доказывай потом, что ты не верблюд, не по твоей наводке бандюг поймали. И потом — что значит «бандюг»? Просто так никто никого не бьёт, это «заказ», сомнений никаких, люди «работали» за деньги, вероятнее всего — не за ах какие деньги — он фигура невеликая, рисковали, между прочим, поймают — лет пяток гарантирован, так что им ещё и посочувствовать можно.

Вот если б знать, кто заказал! И — мотив.

Машину тряхнуло так, что Дима ткнулся лбом в боковое стекло и оказался на полу между сидениями. Притихшая было боль в ногах снова заявила о себе резким ударом в спину, поползла, цепляясь за рёбра, по всему телу.

— Старик, потише, если можно, подохну так. — Слова дались ему с трудом.

Шофёр, видимо, не остывший ещё после дорожного происшествия, охотно вступил в диалог.

— Да мы все тут скоро подохнем на х…й. Козлы, б…дь, дороги строить не умеют. Вчера покрыли — сегодня, б…дь, яма. Попробуй объехай — зае…ся на х…й.

Дима вцепился в подлокотник, не без труда вернул на сиденье казавшееся чужим туловище, выглянул в окно. Беговая. Слава богу, кажется, приехали. Осталось совсем немного. Он глубоко, со стоном вздохнул — не хватало воздуха. Шофёр понял по-своему, спросил не оборачиваясь: «П…ц, что ли?»

— Ничего, дотянем.

Так, ну и что? Что дальше? Ну — приедем, а дальше-то что? Ему на мгновение показалось, что весь сегодняшний день — бред, всё, что с ним случилось — случилось не с ним, Дмитрием Кораблёвым. И Женька жива — Господи, что за глупости, конечно, жива! Жива, здорова и над ним ещё смеётся: «Рано ты меня, Димуля, в покойницы записал, желаемое за действительное. Ещё родим двойню и назовём обеих Женями. Вот смеху, да? Справишься с нами тремя-то?»

Голова опять свалилась с сиденья, он долго силился вспомнить, где он, почему так темно и так неистово ноет затылок. Надо срочно горячий душ и в постель, иначе не выдержать. Вылезти из ванной будет непросто — ноги отсутствуют, но если зацепиться руками за бортик…

Зачем она приходила? Год не была и вдруг — день в день. Чтобы умереть? Слоны уходят от любимых — умирать в одиночестве. Она не слон, нет… Слоны не пьют шампанское, на кухонном столе непочатая бутылка. Чехов просил перед смертью. Жаль — не холодная. Смерть — холодная, а шампанское — не смерть… «Не ве… не ве…»?

Не верю?

Не вечер?

Невеста?

Не велят Маше за реченьку ходить?..

Почему её не стало? Была «стало», а теперь «не стало». Тридцать лет «стало». А «не стало» сколько будет? Сто? Тыщу? Миллион? Ре-ин-карна-ция.

Вчера не верил — чушь, блудни, мрак, а сейчас — обязательно, какие сомнения? Только когда эта «инкарнация» — «ре»? Когда же она «ре», эта проклятая «инкарнация»?

Ответ на последний вопрос прозвучал глухо, откуда-то сверху.

— Приехали, клиент, твой дом? Там что-то горит на х…й.