«Сивый мерин»
Шрифт:
Сколько будет дважды два? Правильно. Четыре миллиона. А трижды три? Девять. Дороговато, конечно, но и работа, согласитесь, необычная. А семью семь не хотите? Был случай даже девятью девять. Так что всё очень просто. Изучайте таблицу умножения.
В этом заплесневелом кабинетике с обшарпанными стенами, за этим канцелярским столом с чёрными выщербинами от потушенных сигарет отмазывают смертные приговоры, оправдывают убийц и отпускают на свободу маньяков-педофилов.
И он, Сева Мерин, это знает. И Скоробогатов знает. И руководство МВД. Все знают. А главное — Григорий Яковлевич Носов знает, что все знают. И потому спокоен. Вот если бы кто-нибудь не знал, он бы волновался: вдруг узнают. А когда все знают и молчат — чего волноваться-то? Значит — норма. Закон такой. Всё спокойненько.
А сунется какой-нибудь молодой да ранний, нюхач, гнида недоразвитая, правдолюб ёб…й вроде этого Мерина — господи, да разве жалко с нужным человеком поделиться, да хоть лимоном зелёным, чтобы никогда не было больше на свете этого примата прокажённого, не топтал чтобы больше землю нашу многострадальную, политую потом и кровью отцов наших… Мало лимона? Так называйте, полно стесняться — дело нужное. Да в пояс, а то и ниже — в землю лбом: дающий должен быть благодарен.
…Сева прошёл через проходную МУРа, небрежно махнул перед носом дежурного пропуском (формальность, его знали в лицо, как-никак — полгода по несколько раз в день, можно бы и не показывать, но — порядок), поднялся на третий этаж. Половина десятого. Вот бы в кабинете никого — ни своих, ни чужих, не допрашивают, не выпивают, не трахаются — можно было бы часика полтора покумекать в одиночестве. Но — увы, в конце коридора из под двери нагло вырисовывалась яркая полоска света. Так и есть: никогда не унывающий розовощёкий Толик наводил марафет — мыл под краном только что побывавшие в употреблении стаканы. Он так обрадовался появлению Мерина, что даже полез целоваться.
— Вот это подарок, вот это явление Христа народу. Ты чего на ночь глядя?
— Да с з-зад-дания. — Мерин, когда нервничал, всегда немного заикался.
— Иди ты! — испугался Толик, как будто вернуться на Петровку с задания было делом из ряда вон выходящим. — А чего такой кислый? Тебя не ранили?
— Да нет, — Сева с трудом освободился из объятий подвыпившего товарища, — обошлось.
— Ну и слава богу. А то, если кто обидит — не стесняйся, прямо ко мне. Мы им Кузькину мать покажем. Значит так: домоешь посуду, уберёшь со стола, если захочешь — пол подмети, а не подкатит — завтра утречком пораньше придёшь веничком помахать. Или ты с ночёвкой здесь?
— Да нет, — улыбнулся Сева, — на часик зад-держусь.
— Что так?
— П-подумать надо.
— Подумай, Сивый, подумай, тебе давно надо подумать. — Толик вдруг стал очень серьёзным. Он даже перестал собирать бумаги и присел на краешек стула. — Двадцать скоро, правильно? И ни одной бабы. Это аномалия, Мерин. Я в твои годы после полуночи, как правило, третий заход делал, а ты в МУРе сидишь. Как это понять? Имей в виду, коллектив обескуражен. Особенно его женская часть. Их у нас и так немного, это занятие они уважают и обижаются, когда их разочаровывают. Давай так: я сейчас пойду, — он надел куртку, подхватил портфель и направился к двери, — возьму банду, их там человек пять, не больше, отвезу в изолятор, отдохну чуток, а утром мы продолжим, идёт? Что-то надо делать, Сивый, как-то с этим бороться. Ты думай пока, думай.
Он уже был в коридоре, но на Севин оклик обернулся.
— Толик!
— Что?
— Положи х…й на столик.
На какое-то мгновение оба замерли. Наконец Толик великодушно рассмеялся.
— Молодец, Сивый, взрослеешь. Это хорошо. Будь. — Он хлопнул дверью. Мерин и сам не ожидал от себя такой прыти.
Анатолий Борисович Трусс, капитан с десятилетним стажем работы в уголовном розыске, человек в милицейских кругах известный, в своём роде даже знаменитый (всё руководство МВД знало сотрудника следственного отдела по фамилии Трусс), был на пятнадцать лет старше Севы. И дело даже не в возрасте, хотя, конечно, тридцать пять — годы запредельные (отцу было бы сейчас сорок), просто Мерин с первого дня работы в МУРе проникся неподдельной симпатией к этому неизменно весёлому человеку, называл его на «вы» и по имени-отчеству. Как-то после очередной «вечерней планёрки» все разошлись, они вдвоём засиделись в кабинете, обсудили коллег, начальство, последние политические и криминальные новости (Сева два раза бегал
Анатолий Борисович признался, что хоть его отец и был знаменитым сыщиком, сам он пошёл в милицию исключительно на спор с любимой девочкой — та утверждала, что мальчик по фамилии Трусс не может быть смелым. Толик не разговаривал с ней четыре года (пари состоялось в шестом классе), а когда после десятилетки его приняли в школу МВД, он пришёл к ней домой, показал студенческий билет и великодушно отказался от выигранной «американки».
— Нет! — запротестовала девочка. — Выиграл — требуй чего хочешь.
— Нет, зачем, — упёрся Трусс.
— Трус, трус, трус, — чуть не заплакала девочка и убежала в спальню, оставив дверь открытой.
Тогда-то Анатолий Борисович впервые убедился на собственном опыте, сколь раздражительно замысловатыми бывают застёжки на импортных женских лифчиках.
Людмила Васильевна, как хозяйка и самая из всех старшая, к тому же — женщина, поведала несколько историй, в каждой из которых она представала в роли страстно желаемой юной красавицы, уступающей грубому мужскому вожделению только в силу сердечной доброты и природного человеколюбия. Телесный же пламень и душевный жар оставались до поры в неприкосновенности и терпеливо, долго, до семнадцати лет, ждали своего часа, который настал, наконец, с появлением принца в облике Севиного дедушки.
В этом месте последовала долгая интригующая пауза.
Присутствующие с нетерпением ждали появления на свет ещё одной романтической истории, на этот раз с дедушкой в заглавной роли.
Но Людмила Васильевна вдруг неожиданно всхлипнула, не чокаясь допила оставшуюся в рюмке водку, с извиняющейся улыбкой пожелала всем спокойной ночи и ушла к себе в комнату.
Вот тогда-то Мерин и поведал коллеге свою страшную тайну: не было этого. Никогда не было.
Анатолий Борисович отнёсся к услышанному с сочувствием, но без паники. Утешал. Уверял, что до свадьбы заживёт. Просил не гнать лошадей.
Это запомнилось.
С тех пор к теме не возвращались.
Прошло месяца два, не меньше.
И вдруг такое фиглярство со стороны старшего собутыльника.
Отомстить обидчику можно было только его же монетой — затаиваться и обижаться значило проявить слабину. А покупка с «Толиком и столиком» — единственное, на что очень не любящий (как все шутники) оказываться в смешном положении Трусс, неизменно попадался. Сева много раз присутствовал при розыгрыше и хохотал вместе со всеми. Но чтобы вот так, самому…
Ладно. Ничего. Проехали.
Он закрыл дверь изнутри на ключ, сел за стол и уткнул лоб в сложенные друг на друга кулаки: в таком положении он мог находиться часами.
Значит так: 1 мая, то есть сегодня, в десять часов двадцать минут утра в 39 морг Западного округа «скорая помощь» доставила труп некоей Молиной Евгении Михайловны, 1974 года рождения. Тело сопровождал молодой человек, назвавшийся Дмитрием Кораблёвым — мужем покойной. Вскрытие, проведённое, по версии директора морга, по требованию отца погибшей, Молина Михаила Степановича, установило наличие в организме молодой женщины следов моментально действующего яда — цианида калия, то есть, другими словами, определило причину смерти — отравление. Кроме того, на теле были обнаружены три различных размеров и наполненности гематомы в области шеи (со стороны затылка), живота и паха. В тот же день в доме, где проживал Кораблёв, произошёл по невыясненным пока обстоятельствам пожар. При осмотре места происшествия пожарными были обнаружены останки сгоревшего человека, идентифицировать которые, по словам криминалистов, не представляется возможным.