«Сивый мерин»
Шрифт:
— А Нежина-то что?
Катя возмутилась.
— Ты что, совсем что ли оглох, Сева? Я же тебе говорю: она меня трясёт и кричит: «Где он? Где он? Говори — где он?» Я говорю: «Не знаю». А она: «Не ври! Где он?» И всё сильней трясёт — сильная такая, я чуть не упала. Потом толкнула меня в стенку и бегом через толпу: «Пустите меня, пустите меня!» — к телефону. Я за ней — я ведь на задании, да, Сева? Теперь говорю дословно… Ты слышишь меня?
— Да, да, конечно.
— Нащёлкала какой-то номер — цифры я не успела заметить, только последняя — ноль, это точно. И говорит — дословно: «Вера, это Светлана. Дима жив. Это Вета, Вета Нежина». Помолчала, и опять: «Да, да. Тут баба какая-то,
Она перевела дыхание, смешно надула щёки.
— Вот всё. Запомнила слово в слово.
— Всё?
— Всё. Она трубку бросила, Нежина. Нет, потом она много ещё говорила. Плакала. Кричала. Ещё звонила кому-то — я ничего не могла понять: все орут. То — тихо, то — орут все: «Кто? Как? Почему?» Я чуть с ума не сошла — все ко мне: «Где Кораблёв? Кто убил? Где Молина? Как? Почему? За что? Кто сгорел?» Ужас! Даже музыканту этому досталось: стащили со стула — «Заткнись, — кричат, — со своим Бахом, из-за тебя ничего не слышно!» Но я, как ты велел: ни в зуб ногой. Упёрлась рогом — ни гу-гу. Не знаю и всё. Ничего больше не знаю. Молодец?
Она тщетно боролась с возбуждением — лицо раскраснелось, ноздри раздувались и подрагивали, как у только что выигравшей забег лошади.
— Молодец, конечно. Спасибо. С меня причитается. Называй.
— Ладно. Сочтёмся. Купи мне автомобиль, а то до общежития ездить далеко, ухажёры прохода не дают.
Она коротко хохотнула, затихла.
— И всё-таки, Катя, как тебе показалось — для неё это было неожиданно?
— На сто процентов, Сева. Так не играют. Или она Ермолова.
— А это исключено?
— Теоретически — нет. — Какое-то время они шли молча.
Неожиданно Мерин почувствовал, как в нём закипает злость: чего он добился? Осуществил свой сомнительный план, подвергнув при этом почти незнакомую девушку опасности? Ещё неизвестно, чем закончится эта авантюра: если она что-то знает — а именно это она заявила в «салоне» у Нежиной, — её могут начать шантажировать, даже наверняка не оставят в покое. Кто поверит, что она действительно ничего больше не знает? Начнут преследовать, угрожать… Чёрт бы побрал его совсем. Вот уж, как говорится, если Бог хочет наказать, прежде всего лишит разума. И потом — ну хорошо, ей показалось, что «так не играют». Допустим. И что? Вычеркнуть Светлану из списка подозреваемых? Нет, конечно. Надо ещё проверять и проверять. Трусс прав: «Роллекс» просто так не выкинешь, да и любовные отношения Нежиной и Кораблёва говорят о многом.
Тогда зачем?! Зачем, вопреки (теперь-то уже ясно — вопреки) здравому смыслу он поддался этой никчемной и, главное, опасной идее? Неужели только ради?..
Ладони моментально стали влажными.
Горло сдавило жарким охватом, стало трудно дышать.
Они подошли к главному входу ВГИКа. Катя остановилась.
— Мне сюда. Если отпускаешь без наручников — я пойду. — Сева взял её за руку.
— Катенька, у вас есть мой мобильный?
— Нет, пока, — и добавила, широко улыбаясь: — Севочка.
— Запишите.
— Я запомню.
Он продиктовал номер телефона.
— Обещайте: кто бы вам ни позвонил с просьбой о встрече, вы первым делом сообщите мне. Обещайте.
— Зачем?
— Обещайте!
— А если третий — лишний?
— Катя, это очень важно. Обещайте.
Она плеснула в него рысьей зеленью глаз: Мерину показалось, что он увидел взметнувшиеся вихри искр, вялую теплоту гаснущих угольков, едва уловимую тревогу и, наконец, холодную благодарность.
— Хорошо. Обещаю. Но учтите — это насилие. Я дала показания под давлением. На суде имею право отказаться. Разрешите идти?
И она волшебно исчезла, как
Мерин вдруг явственно ощутил, что он видит Катю в последний раз.
Звонок нарушил тишину кабинета.
— Кроме тебя, кто знает?
У председателя совета директоров ООО «Досуг» Аликпера Рустамовича Турчака перехватило дыхание.
— Люба?!!
В трубке молчали. Нет, он не мог ошибиться.
— Ты?! Это ты?
— Я вопрос задала.
— Что «знает», Люба? — Молчание.
— Что жив? Да? Я. И ты. Всё. Ещё рабы. Но они не в счёт.
— Уверен?
— Как в себе. Они в розыске оба.
— Милиция знает.
Этого Аликпер Рустамович никак не ожидал.
А неожиданностей он не любил. Жизнь давно научила — только то, что сам спланировал, аукнул, выверил, до ума довёл — твоё. Не подведёт. Откликнется как надо. А сюрпризы — для дошкольников, первая ступенька в волчьей разборке: пройдёшь — повезло, живи до следующей. А он давно уже на вершине лесенки из мно-о-гих ступеней-то, давно уже не такими масштабами мыслит — как узнать да как опередить. Связи до самого верху — выше некуда — кручёной стали прочней, на долгие годы вперёд не рублями проплачены. Личный самолёт в низком старте команды ждёт, на разных побережьях домики не все ещё — напряжёнка со временем — посещением удостоены, цифирки в банках с нулями-бубликами — сразу и не сочтёшь, собьёшься, начнёшь сначала — глазам больно станет. Вот его уровень! Не бог весть, конечно, бывает круче, но, как говорится, курочка по зёрнышку, не всё сразу. Главное — сам, без добрых тётей-дядей, своим умом и талантом. С нуля начинал. Даже, можно сказать, с минуса: из условного срока карьерную дорожку мостил — вымостил. Кум королю теперь — никому не должен. Так что — какие неожиданности? Всё до запятой заранее доложат, предупредят, обесточат. От любой облавы прикроют, ковровой дорожкой — чтоб ступать мягче — чёрный ход выложат, под ручки проведут, да ещё в плюсе оставят: чтобы делиться чем было.
Всё так. И вдруг — «милиция знает».
— Точно?
В трубке молчали.
Конечно, вопрос был неуместен: Люба звонила редко, только в крайних случаях и уж если что-нибудь сообщала — в достоверности можно было не сомневаться. Видимо, он не на шутку растерялся, если допустил такую оплошность. Нужно было срочно исправлять ситуацию. На это оставались доли секунды.
«Значит милиция знает, что Кораблёв жив и теперь самое главное — где он. Опередить во что бы то ни стало и предъявить любимой, иначе всё полетит к чёртовой матери и не видать ему вожделенного сомовского бизнеса как своих ушей, а он успел уже к нему привязаться, как к родному сыну. Но главное — не в бизнесе дело, пропади он пропадом».
ЛЮБА!
Вот кого не видать ему до гробовой доски.
— Забудь. Разберусь. Узнала как?
— Феликс. ВГИК. Сценарный факультет. Екатерина — актёрский. Что документы?
— Обижаешь…
— Послезавтра — последний срок.
И короткие гудки отбоя знаком нескрываемого бешенства.
Так.
Удачно начавшееся дело с какого-то момента затрещало по всем швам.
То, что родная милиция не потянула за любезно протянутую Аликпером Рустамовичем ниточку, его ничуть не расстроило. В глубине души он, признаться, на это даже и не надеялся и теперь испытывал нечто похожее на уважение к доблестным правоохранительным органам: есть ещё порох в пороховницах, противник, что называется, щи хлебает не лаптем. Жив — значит будут искать. Найдут — можно ставить свечки и до конца дней благодарить Создателя за покровительство. Как ни крути — пять мокрых дел — это пожизненно.