Сияние Империи
Шрифт:
Она остановилась на «вы». Хоть на ненавистном, холодном, но – кратком. По возможности стремясь избегать и его. Пусть меж ними веет недосказанность, неясность, многозначность…
– Иди, я скоро…
Женщина неспеша, бесшумным маятником бедер, достигнув двери, обернулась. Её интересовало направление взгляда мужчина. Ни у одного из них глаза не в силах отлипнуть от мясистой алой каймы гнездышка, проглядывающего из-под ягодиц. Но император хмуро, ссутулившись, смотрел вниз, на дубовый паркет.
«Сука! Старая лысая блядь! Вонючая импотентная псина!»
От ярости
Взбешенная женщина, так остро испытавшая унижение, не знала простой истины. Императору приспичило. Нужда рычала в его животе. Лава рвалась наружу!
Шумно испуская газы и матерясь, мужчина устремился к золотому «урильнику». Он не успел захлопнуть дверь в свой августейший клозет. Потому просторная ванная просматривалась из спальни настежь. А там – владыка бескрайнего царства восседал, как сам Громовержец. И сдавленно выстреливал черные комки.
Открытая дверь злила его очень. Но дотянуться до неё он не мог. Не мог сойти и с «трона».
Нет, император не стеснялся ничего и никого. Он страшился внезапной уязвимости. Никто не должен застать его жалким.
II
1
Император покончил с дефекацией. Она затянулась. Отличалась протяжными раскатами и сухим треском. Несколько рулетов с ароматизированной втулкой лежало у ног.
«Эти ленивые сволочи, ну никогда, никогда не закрепят хоть один на держатель, сбоку. Вниз, твари, под унитаз, бросят всё…Обязательно…»
Четырехслойная мягкая бумага ласкала руки. Не поминая уже самого ануса. Затем обязательная процедура с биде.
Многострадальной прямой кишке комфорт представлялся высшей ценностью. И не зря. Зад властителя претерпел не одно адское чистилище. Он помнил и острую траву, и лопух детства. Черствая газета юности лощила «туз» до мозолей, до ранок. Зрелость одарила тоской геморроя. Но самым главным увечьем явилось – насилие. Безобразное. Жуткое. Безжалостное. Такое титуловалось – «намять подушку». Обесчещенный получал дворовой титул – «мятый».
Его, тринадцатилетнего ощетинившегося ежа, вволокли в спортивный зал школы. Стояло время зимних каникул. Час клонился к сумеркам. В неотапливаемом манеже студило. Злодеи присутствовали вчетвером. Этих, пятнадцатилетних, всего лишь выбрали. Экзекуторами их назначил бывший хахаль его сестры. Та выдала своему любовнику унизительный прилюдный отбой. И сошлась с «важняком». Который оказался покрепче «шарами», чем бывший. К новому «трахушнику» не подберешься. Там связи, лютость, нещадность.
Но отвергнутый имел опекаемых. Около сорока подростков угодливо ловили его взгляд. Он тренировал их в этой самой школе. Самбо составляло их религию.
«Отставленный» был обыкновенный трус. Не дерзая мстить напрямую «юной бабенке», он приступился к её осторожному брату.
Да, последний смотрел во вне с опаской. Без доверия. Бедность, почти нищета, родила в нем скрытность. Мать, простодушную женщину, слишком часто обдирали карманники. Семья нередко встречала день без еды. Ведь отец, инвалид большой войны, умер излишне рано. А его первейшая обязанность, всё ж таки, – оставаться живым и кормить, кормить, кормить их! Император не сумел простить отца за его предательски раннюю смерть.
2
«Бывший» скумекал как залучить братца соскочившей любовницы.
Малый тянулся к силе. Но не мог освоится среди сверстников. Через слово лез в драку. Его били. Он уходил. Когда возвращался – колотили сильней. После этого героя отвозили в госпиталь. Где он и отлеживался пару недель.
Неудачливый любовник придумал.
Однажды, в присутствии подростка, он заметил, что набирает новую группу для новичков. Всего лишь для пятерых. Чтобы внимание досталось каждому. Как раз пока все бездельничают в каникулы, он с начинающими займется полезным. Тот, для кого это предназначалась, услышал, поверил и принял сразу.
Мальчик примчался голодный, но с пламенеющим сердцем. Тренер пока отсутствовал. Куда-то пропал и сторож. Школа оказалось не запертой и пустой. Побродив по коридорам под эхо собственных шагов, подросток решил, что он перепутал день. Двинулся к выходу. Здесь его и настигли те четверо. Долго били и втащили в зал. Перекинули через спортивный снаряд, прозываемый «конь». Перерезали ремень и стянули штаны. «Мяли» долго, со смаком, до крови.
Узнав о свершившимся, сестра несчастного вопила в голос, раздирая ногтями шею и щеки. Требовать у своего «нового» его могущественной силы, она не могла. Это уничтожило бы брата окончательно. Никто не должен проведать о таком. Но её шантажировали. Условие молчания такое: еженедельные случки со всей пятеркой. Они склоняли её к оргии.
Она сумела выпросить у любовника восьми патронный ТТ. Два дня она баловалась цацкой за городом, в лесу. А подельники «аманта» охотно делились навыками.
Она объяснила просто: старые обиды, с ними нелишне кончить. И ради самоуважения, желательно ей обстряпать всё самой. Хотя несомненно, после дела она исповедует событие начисто. Но только по полном его завершении. Нежелательно втравливание третьей публики.
Зловещей пятерке девушка объявила своё согласие. Но «встреча» возможна только на окраине города. Там, где старый сарай оформлен под теплую «малину». И только там. Не дай боги, случится посторонний глаз. Тогда им всем предстоит познать всю ярость, всю свирепость её грозного дружка.
И она уговорила брата. Девушка понимала, что по-иному ей не воскресить его. Он обязан присутствовать и более того – участвовать!
Сарай кренился на отшибе мира. Обнесенный сугробами и подпертый брусьями. В его банном окошке лучился огонек. Снег у подхода был примят и слегка подчищен. Подмерзший тяжелый «портун» отворился наружу с ноющим скрежетом. Внутри прихожей была такая же мороженная тьма, что и за спиной. Осматриваться и таиться оказалось бесполезным. Чернота давила глаз. А из-за следующей, второй, двери, из её щелей, лез пьяный мат и гогот. Эта безмозглая дрянь даже не дождалась главного веселия! Сразу напились!