Сиятельный
Шрифт:
Почему? Не знаю. Сколько ни ломал над этим голову, так и не разобрался. И выяснить, кто навлек на наш дом эту беду, тоже не удалось; не помог даже доступ к полицейскому архиву, который я получил со званием детектива-констебля. Просто не оказалось в протоколах расследования никаких зацепок; да и следствия как такового не велось.
Аггельская чума – и дело с концом.
И я отступил; у меня не было лишнего времени ворошить прошлое. Я просто дожидался совершеннолетия, успокаивая себя тем, что семейные деньги позволят
Но не знаю, уже не знаю…
Передернув плечами, я поднялся на крыльцо и распахнул незапертую дверь. Кинул котелок на полку в прихожей, и тут в темном коридоре мелькнул огонек керосиновой лампы.
– Все в порядке, виконт? – поинтересовался худощавый мужчина средних лет в старомодном сюртуке.
– В полном, Теодор, – усмехнулся я. – Лучше не бывает.
Теодор Барнс был дворецким. Он служил роду Косице всю свою жизнь, как до того моим предкам служили его отец и дед. Я помнил дворецкого с тех самых пор, с каких помнил самого себя.
– Вам что-нибудь понадобится?
– Нет, благодарю, – качнул я головой, но сразу прищелкнул пальцами и поправился: – Нет, постой! Подготовь комнату на третьем этаже, у нас будут гости. Гость…
Теодор был потомственным дворецким; он умел держать удар, как никто другой, и обычно не позволял себе проявления сильных эмоций, но сейчас проняло и его.
– Что, простите? – переспросил Барнс, не сумев скрыть изумления. – Но как же так…
Я успокаивающе похлопал слугу по плечу, легкомысленно бросил:
– Положись на меня, – и отправился в спальню.
Там сразу зажег газовый рожок, затем разделся, убрал пиджак, брюки и сорочку в платяной шкаф, разрядил «Рот-Штейр». А вот «Цербер» разряжать не стал и положил его к снятому хронометру на прикроватную тумбочку.
Потом запалил ночник, проверил, заперты ли ставни, и лишь после этого погасил газовое освещение.
Смешно?
Не знаю, не знаю.
Жизнь научила меня не игнорировать свои страхи, сколь надуманными бы они ни казались.
Ночник должен гореть, ставни – быть запертыми, а на прикроватной тумбочке – лежать заряженный пистолет.
Точка.
Утро прокралось в спальню беспокойным солнечным лучиком, что отыскал прореху в рассохшихся ставнях и принялся светить в глаза.
Я перевернулся на другой бок, но сразу взял себя в руки и, вопреки обыкновению, разлеживаться в постели не стал. Прошлепал по холодному полу босыми ступнями, одно за другим распахнул окна и на всякий случай придирчиво осмотрел толстенные доски ставен на предмет свежих царапин.
Но нет – новых не появилось.
Утренняя свежесть заполонила комнату как-то очень уж резво; я отошел накинуть халат, после вернулся к выходившему на восточную сторону окну. С пригорка открывался неописуемый вид на старые районы города, на все эти островерхие крыши,
Говорят, раньше в ясную погоду с вершины Кальварии был виден океан, но ясные дни в Новом Вавилоне встречались реже, чем жемчужины в сточных ямах. Дым, гарь и смог накатывали на город со всех сторон.
Плевать! Я передернул плечами и отошел к тумбочке. Защелкнул на запястье браслет хронометра и принялся одеваться, а в голове, будто заевшая грампластинка, крутилось: «Воскресенье. Воскресенье. Воскресенье!»
Бал!
В четыре часа пополудни начнется бал, и если на нем что-то пойдет не так…
Об этом не хотелось даже думать.
Усилием воли я заставил себя позабыть о дурных предчувствиях и отправился в ванную.
– Комната готова? – спросил у попавшегося на обратном пути Теодора.
– Готова, виконт, – подтвердил дворецкий и пригладил черные как смоль бакенбарды. – Какие вести из Нового Света?
– Все по-прежнему, – сообщил я. – Хьюстон в осаде, по всей линии фронта идут позиционные бои.
– Ацтеки никак не угомонятся, да? – покачал головой Теодор и предложил: – Хотите осмотреть гостевую комнату?
– Это лишнее, – отказался я и спустился на первый этаж.
Живот подводило от голода, но завтракать дома я обыкновения не имел и по выходным захаживал в итальянскую таверну неподалеку, где мне был открыт кредит. А поскольку сегодня привычный распорядок дня полетел в тартарары, оставалось лишь глотать слюну в ожидании вечернего приема.
Я досадливо глянул на хронометр, и тут в прихожей звякнул колокольчик.
– О! – многозначительно произнес дворецкий, не отстававший от меня ни на шаг.
Известие о прибытии гостя попросту выбило его из колеи. Впрочем, меня это обстоятельство нервировало несказанно больше. Во многих знаниях – многие горести, все верно.
Тем не менее я своей растерянности выказывать не стал.
– Оставь это мне, Теодор, – отослал я слугу, вышел из дома и поспешил к воротам. На ходу нацепил на нос очки – и круглые темные окуляры враз вернули уверенность в собственных силах.
Сомнения оставили меня; я решительно распахнул дверь и улыбнулся молодой девушке с огненно-рыжими волосами, правильными чертами симпатичного округлого лица и бесцветно-светлыми глазами сиятельной. Фигуру гостьи скрывал длинный плащ, но я и так знал, что сложением она могла дать фору самой Афродите. Стройные бедра, осиная талия, высокая грудь…
– Елизавета-Мария! – со всем возможным радушием улыбнулся я, прогоняя вставшее перед глазами видение. – Словами не передать, как меня радует, что вы сочли возможным принять приглашение…