Скала прощания
Шрифт:
Вспомнив об этих обидах, Саймон пришел в дурное расположение духа. Он весь кипел от злости, поднимаясь по склону от реки и даже еле сдержался, чтобы не вернуться к задумчивому ситхи и не ткнуть его носом в топкий берег.
Саймон пустился через долину, на этот раз безо всякой мысли о побеге, а просто чтобы избавиться от этого неуемного раздражения. Он быстро прошагал мимо еще нескольких ситхи. Большинство из них просто гуляли сами по себе, хотя некоторые шли молчаливыми парами. Одни смотрели на него с нескрываемым интересом, другие его совсем не замечали. Одна группа из четырех ситхи тихо сидела, слушая пение пятого; глаза их были устремлены на его изящно двигающиеся руки.
— Милостивый Эйдон, — ворчал
Саймон пнул еловую шишку и посмотрел, как она покатилась. Он вынужден все же признать, что ситхи красивы. Их грация, их струящиеся одежды, их спокойные лица — все это заставляло воспринимать себя как какую-то грязную дворнягу, которая натыкается на накрытые парадные столы в доме большого вельможи. Хоть плен и раздражал его, порой какой-то злой внутренний голос уверял, что так и должно быть: он не имеет права находиться здесь, а попав сюда, такой простак, как он, не должен быть отпущен, чтобы не морочить головы смертных рассказами об увиденном. Он как герой сказки Осгал, попавший в волшебную страну: мир уже никогда не будет прежним для него.
Сердитая размашистая походка Саймона замедлилась, он пошел, волоча ноги по густой траве. Вскоре он услышал звук воды, струящейся на камень. Он поднял голову и обнаружил, что, перейдя в долину, очутился под сенью холмов. В нем шевельнулась надежда. Он около Прудов, как назвала их Адиту, недалеко должны быть Летние ворота. Кажется, не думая о том, как найти выход, он смог сделать то, что ему не удавалось столько раз за прошедшие дни.
Пытаясь и дальше делать безразличный вид, благодаря которому он оказался в этом месте, Саймон сошел с тропы, направляясь на шум падающей воды, с притворным равнодушием поглядывая на ветки деревьев над головой, и через несколько шагов покинул освещенное солнцем пространство и оказался в тени, отбрасываемой холмами. Он стал подниматься по склону, усеянному голубыми левкоями и белыми звездочками анемонов. По мере того как шум падающей воды становился громче, ему пришлось сдерживать себя, чтобы не пуститься бегом. Он даже остановился для отдыха, прислонившись к дереву, изображая, что он просто задумался во время увлекательной прогулки. Он рассматривал полосы солнечных лучей, пробивающихся сквозь листву, и вслушивался в собственное учащенное дыхание, которое постепенно становилось спокойнее. Затем, когда он чуть не забыл, куда идет, ему вдруг показалось, что шум воды стал громче, и он снова пустился в путь.
Достигнув вершины первого склона, уверенный, что увидит самый нижний пруд, он оказался на краю гребня, идущего вдоль круглой долины. Ее верхняя часть была покрыта порослью белых берез, листва которых только начала желтеть и тихо шелестела на ветру, как кусочки желтого пергамента. За березами, на следующем уровне равнины росли деревья с серебристой листвой, которая дрожала от ветра, веявшего вниз, в долину.
В основании круглой долины, в глубинах пониже серебристых деревьев, виднелась какая-то темная, зелень, сквозь которую взгляду не удавалось проникнуть. То, что росло внизу, также колебалось от дуновения ветра, издавая какой-то звенящий шепот, то ли от трения листьев и ветвей друг о друга, то ли звук тысяч кинжалов, которые вынимают из тысяч ножен.
Саймон глубоко вдохнул. Аромат долины, пряный и горьковато-сладкий, долетел до него: пахло растущими побегами, скошенной травой, к этому примешивался сильный пьянящий привкус, напомнивший ему настоянное на травах вино, которое Моргенс потягивал в сырые зимние вечера. Он еще раз вдохнул
— Мне очень жаль, но туда нельзя.
Саймон резко обернулся и увидел ситхи, стоящую на холме позади него. На миг ему показалось, что это Адиту. На этой тоже был легкий лоскуток ткани вокруг бедер, но больше ничего. Кожа ее отливала золотым и красным в лучах заката.
— Что?..
— Туда нельзя, — она говорила на вестерлинге, тщательно произнося слова. На лице ее не было недоброжелательства. — Сожалею, но тебе нельзя. — Она ступила вперед и с любопытством заглянула ему в лицо. — Ты тот судходайя, что спас Джирики.
— Ну? А ты? — спросил он неприветливо. Он не хотел смотреть на ее грудь или на сильные ноги, но это было почти невозможно. Он чувствовал, как в нем растет раздражение.
— Мать назвала меня Майесу, — сказала она, выговаривая тщательно каждое слово, как будто язык Саймона она изучала, но ни разу не пробовала пустить в ход. В ее белых волосах были золотые и черные пряди. Уставившись на ее длинные завитые локоны — безопасное место для глаз — он вдруг понял, что у всех ситхи волосы белые, а разнообразие оттенков, которое он мог наблюдать, — всего лишь результат употребления всевозможных красителей. Даже у Джирики с его необычайным вересковым оттенком — все это краска! Все это искусственное! Совсем как у той шлюхи, которую так поносил в своих проповедях отец Дреозан в хейхолтской часовне! Саймон почувствовал, что гнев его нарастает. Он отвернулся от ситхи и двинулся вниз в долину.
— Вернись, Сеоман Снежная Прядь, — сказала она. — Это Роща Танцев Года. Туда нельзя.
— Так останови меня, — прорычал он. Может, она пустит ему в спину стрелу. Он уже имел случай наблюдать устрашающую ловкость, с которой Адиту пускала стрелы всего несколько дней назад. Сестра Джирики выпустила четыре стрелы в ствол дерева с пятидесяти шагов, и они вонзились почти в одну точку. У него не было сомнения, что и другие ее соплеменницы не менее искусны, но сейчас ему было все равно. — Убей меня, если хочешь, — добавил он, но подумал, не искушает ли он судьбу.
Слегка ссутулившись, он широким шагом направился вниз по склону к белоствольным березам. Никакой стрелы не было, и он рискнул обернуться: та, которую звали Майесу, все еще стояла там, где он ее оставил. Ее тонкое лицо выглядело озадаченным.
Он побежал вниз мимо рядов берез. Через мгновение он почувствовал, что склон выравнивается, и вдруг понял, что снова бежит наверх. Он остановился, потом прошел вперед, чтобы найти место, с которого ему будет видно, где он находится. Вся огромная чаша долины снова лежала внизу перед ним, а он опять очутился на ее краю, только на некотором расстоянии от того места, где стояла, наблюдая за ним, ситхи.
Яростно ругаясь, он снова припустил вниз по склону, вновь почувствовал, как выпрямляется под ногами земля, и — снова подъем! Он так и не приблизился ко дну долины больше, чем на треть расстояния, насколько он мог судить.
Ветер вздыхал в ветвях, шелестела листва берез, а у Саймона было такое чувство, что он, как это бывает во сне, делает безнадежные попытки одолеть этот спуск.
Наконец, охваченный отчаянием, он зажмурился и ринулся вниз. Сначала было жутко, потом миг пьянящего возбуждения, когда земля стала уходить из-под ног. Ветви деревьев хлестали его по лицу, только чудом он не врезался в один из многочисленных стволов, но когда он остановился и огляделся, то увидел, что опять стоит наверху, а перед ним Майесу в своей легонькой юбочке, развевающейся на ветру.