Скала прощания
Шрифт:
В дальнем конце зала находилась грубо сколоченная сцена.
В тот момент, когда они вошли, мальчик жонглировал в перерыве между актами кукольного представления. Он пытался удержать в воздухе одновременно несколько булав и не реагировал на насмешки подвыпивших посетителей. Для того, чтобы подхватить редкую монетку, мальчишка пользовался пальцами ног, так как руки его были заняты.
— Вы будете что-нибудь есть, прекрасная леди? — спросил Аспитис. Когда Мириамель застенчиво наклонила голову, он отослал двух своих стражников. Остальные охранники бесцеремонно выставили из-за стола большое семейство. Вскоре первые двое вернулись, неся шипящую баранью ногу, хлеб, лук и изрядное количество вина.
Чаша
— Смотрите, — воскликнула она, — начинается кукольное представление. Мы можем посмотреть?
— Конечно, — разрешил Аспитис с царственным жестом. — Конечно. Вы мне простите, если я не пойду с вами. Я еще не закончил свою трапезу. Кроме того это, кажется, пьеса про Узириса. Вы не сочтете, надеюсь, это за святотатство, но живя в лоне Матери Церкви, я вижу их достаточно часто и во всех вариантах — от великих до низких. — Он повернулся и послал одного из своей охраны сопровождать ее.
— Не подобает прилично одетой даме быть одной без охраны в такой толпе.
— Я закончил есть, — сказал Кадрах, вставая. — Я тоже пойду с вами, леди Мария. — Монах зашагал рядом с охранником.
Спектакль был в разгаре. Зрители, особенно дети, визжали от восторга, когда куклы резвились и лупили друг друга хлопушками. Мириамель тоже смеялась, кота Узирису удалось дать под зад согнувшемуся вдвое Крексису, злому императору, но вскоре улыбка сошла с ее лица. Вместо своих обычных козлиных рогов Крексис на этот раз имел на голове своеобразную корону в виде рогов оленя. Почему-то это вызвало в ней неприятное ощущение. Был? Что-то отчаянно-паническое в визгливом голосе Узириса, а глаза куклы, накрашенные и с опущенными уголками, выглядели необычайно грустными. Она обернулась и встретилась с серьезным взглядом Кадраха.
— Итак, мы трудимся над нашими маленькими плотинами, — промолвил монах, еле слышный за шумом толпы, — а вода вокруг поднимается все выше. — Он осенил себя знаком древа.
Прежде чем ей удалось спросить о значении его слов, толпа вновь привлекла ее внимание к кукольному представлению. Узириса поймали и привязали вверх ногами к дереву казней. Деревянная голова его беспомощно болталась. Когда Крексис Козел бодал беспомощного спасителя, из темноты возникла еще одна кукла с черным безликим шаром вместо головы и миниатюрным мечом цвета грязи в руках. Она была наряжена в красные и оранжевые лоскуты. Когда она раскачивалась взад-вперед в своем жутком танце, лоскутья развевались, как будто куклу охватили языки пламени.
— Вот грядет огнетанцовщик, чтобы сбросить тебя в черную землю! — вопил Крексис. Император исполнил краткий танец радости.
— Мне не страшен меч, — произнес кукольный Узирис. — Меч не повредит того во мне, что есть Бог, того, что есть тишина и спокойствие. — Мириамели показалось, что она видит, как его неподвижный рот выговаривает эти слова.
— Ты можешь замолкнуть — вот тебе и тишина, и почитать Бога своего, будучи покойником — вот тебе и спокойствие, — победоносно воскликнул император, а огнетанцовщик начал размахивать мечом. Рев толпы, хохочущей и вопящей, стал еще громче, напоминая рычание гончих над загнанным зверем. Мириамель почувствовала головокружение, как будто охваченная внезапной лихорадкой. Ей стало страшно, и она быстро отошла от сцены.
Кадрах исчез.
Мириамель повернулась к стражнику, стоявшему по другую сторону. Тот, уловив ее вопросительный взгляд, повернулся в поисках Кадраха, но монаха нигде не было.
Поиски по всей таверне, проведенные Аспитисом и его людьми, не дали никаких результатов. Граф повел свой отряд обратно
Рыбак Синетрис осмотрел вновь прибывшего с ног до головы. Незнакомец был на целую голову выше его, широк в плечах и насквозь пропитан дождем, который стучал по потолку лодочного сарая. Синетрис взвесил все за и против того, чтобы обойти незнакомца и разговаривать с ним, выбравшись наружу из тесного укрытия. Неудобства тут были налицо: погода была такой, что даже самые закаленные дрожали у огня и благодарили Господа за крышу над головой; кроме того это был собственный сарай Синетриса, и казалось крайне несправедливым, что он должен выходить на улицу, чтобы этот чужой человек мог рычать и чавкать и высасывать весь теплый воздух, в то время как рыбак будет дрожать снаружи под дождем.
Преимущества были так же бесспорно очевидны. Если Синетрис окажется снаружи, то он сможет спастись бегством, если этот запыхавшийся сумасшедший начнет покушаться на его жизнь.
— Не знаю, о чем вы говорите, святой отец. Сегодня никто вообще не выходит в море. Вы же видите, какая погода, — Синетрис показал на непроницаемую стену дождя, которую отбрасывал в сторону сильный ветер.
Священник посмотрел на него свирепо. Лицо огромного монаха, если он действительно был монахом, покраснело и пошло пятнами, а брови задергались. Странно, но Синетрису показалось, что монах отращивает бороду: его бакенбарды были длиннее, чем если бы их не брили целую неделю. Насколько было известно рыбаку, монахи-эйдониты не носили бород. Кроме того, этот принадлежал к северным варварам, судя по его риммерскому или какому там говору. Синетрис считал, что все, рожденные за рекой Гленивент, способны на любой ненормальный поступок. Пока он рассматривал клочковатые бакенбарды и обветренное лицо монаха, его нелестное мнение о пришельце становилось все более обоснованным. Он явно принадлежал к типу людей, с которыми нужно иметь как можно меньше дела.
— Мне кажется, рыбак, что ты меня не понимаешь, — прошипел монах, наклонившись к нему и нехорошо прищурившись. — Я, можно сказать, через ад прошел, чтобы добраться сюда. Мне сказали, что ты единственный, кто может выйти на лодке в такую погоду, — вот почему я тебе так много плачу. — Мясистая рука так плотно сжала руку Синетриса, что он взвизгнул от боли, — Превосходно. Обжуливай меня, грабь меня — мне все равно! Но я отправлюсь вниз вдоль побережья в Кванитупул, и уже устал просить отвезти меня туда. Понял?!
— Но м-м-можно же по суше! — пропищал Синетрис. — Эта погода не для воды…
— А сколько времени на это уйдет?
— День, ну, может, два. Недолго!
Хватка монаха стала жестче.
— Врешь, малявка! В такую погоду да на болотах — это займет у меня не меньше двух недель. Но ты-то надеешься, что я попробую, так? Думаешь, уйду и сгину где-нибудь в топях, да? — Нехорошая усмешка промелькнула на широком лице монаха.
— Нет, святой отец! Нет! Я бы такого никогда не пожелал святому человеку!
— Странно. Твои собратья-рыбаки рассказывают, что ты всех надуваешь, в том числе монахов и священников, — всех без разбору. Вот теперь у тебя есть возможность помочь Божьему человеку, и ты к тому же будешь вознагражден сверх меры.
Синетрис расплакался, разжалобив даже самого себя.
— Но ваше святейшество! Мы действительно не решаемся выходить в море в такую погоду! — Когда он это сказал, до него дошло, что он действительно впервые говорит правду, а не просто пытается набить цену. В такую погоду смелым может быть лишь дурак. Его мольба приобрела оттенок настоящего отчаяния. — Мы же утонем: и вы, святейший Божий слуга, и бедный Синетрис, трудолюбивый муж и отец семерых прекрасных детишек!