Скала прощания
Шрифт:
— Убийство! — закричал он, за этим последовало долгое молчание.
— Что тебе нужно от Праматери, смертный?
Это был спокойный вопрос Ликимейи. Ее белое платье было запачкано золой. Она стояла на коленях около распростертого на земле мужа и держала его вымазанную красным руку в своей. — Ты причинил достаточно сердечной боли. Отпусти ее. Оставь нас. Мы не станем преследовать тебя.
Инген посмотрел на нее, как на давно забытую достопримечательность, которую видишь после долгого путешествия. Его гримаса перешла в отвратительную ухмылку, и он потряс беспомощное тело Амерасу так, что ее голова запрыгала. Он взялся за свой оскаленный шлем кроваво-красной рукой и помахал им в исступленном восторге.
— Лесная
— Это ты меня привел к ней, парень.
Осыпанная золой фигура поднялась из остатков пожарища у ног Ингена.
— Венига санх! — крикнул Джирики и вонзил Индрейу прямо в живот охотника.
Отброшенный назад ударом Джирики, охотник застыл, сложившись пополам над клинком, который вырвался из руки владельца. Он постепенно выпрямился, закашлялся. Кровь появилась на его губах, оросила его бледную бороду, но ухмылка осталась.
— Время Детей Рассвета… прошло, — просипел он. В воздухе раздалось какое-то жужжание, вдруг полдюжины стрел вонзились в тело Ингена, сделав его похожим на ежа.
— Убийство!
На это раз крик исходил из Саймона. Он вскочил на ноги, удары сердца отдавались в ушах барабанным боем. Он почувствовал свист второго залпа стрел и бросился к охотнику. Он замахнулся тяжелым камнем, который так долго сжимал в руке.
— Нет, Сеоман! — крикнул Джирики.
Охотник опустился на колени, но не сгибался.
— Ваша ведьма… мертва, — задыхался он. Он поднял руку в сторону приближавшегося Саймона. — Солнце садится…
Новый заряд стрел пролетел над Ясирой, и Инген Джеггер медленно повалился на землю.
Ненависть вырвалась, как пламя, из сердца Саймона, когда он встал над охотником и занес камень высоко над его телом. На лице Ингена Джеггера застыла восторженная улыбка, и на краткий миг его бледно-голубые глаза встретились с глазами Саймона, но тут же лицо его исчезло в красном месиве, а тело охотника покатилось по земле. Саймон бросился на него с бессловесным криком ярости, все его отчаяние, так долго сдерживаемое, выплеснулось, наконец, наружу в безумном порыве.
Они меня лишили всего. Они надо мной смеялись. Забрали все.
Ярость сменилась каким-то диким ликованием. Он почувствовал необычайный прилив сил. Наконец-то. Он обрушил камень на голову Ингена, поднял его и снова ударил, и бил так со злобой, пока его не оттащили от этого тела чьи-то руки; и он погрузился в свою красную тьму.
Кендарайо'аро привел его к Джирики. Дядя принца, как и все другие обитатели Джао э-Тинукай, был одет в темно-серые траурные одежды. На Саймоне были штаны и рубашка того же цвета, которые ему принесла подавленная Адиту на следующий день после сожжения Ясиры.
Джирики находился не в своем доме, а в жилище, состоявшем из розовых, желтых и светло-коричневых шатров, которые показались Саймону похожими на гигантские ульи. Ситхи, обитавшая там, была знахаркой и залечивала ожоги, полученные Джирики.
Кендарайо'аро с лицом неподвижным, как тяжелая маска, оставил Саймона у входа, в который врывался ветер, и удалился без единого слова. Саймон вошел, как указала ему Адиту, и оказался в темной комнате, освещавшейся только бледным шаром на деревянной подставке. Джирики сидел в огромной постели, руки его были сложены на груди, перевязанные полосками шелковистой ткани.
— Сеоман, — произнес Джирики, и на лице его появилось подобие улыбки.
— Ну как ты? — спросил Саймон застенчиво. — Больно?
Принц покачал головой.
— Нет, особых страданий я не испытываю, во всяком случае, от ожогов, Сеоман. Мы в нашей семье сделаны из достаточно прочного материала, как ты, возможно, помнишь по нашей первой встрече. — Джирики осмотрел его с ног до головы. — А как твое здоровье?
Саймон ощутил неловкость.
— Я чувствую себя хорошо. — Он помолчал. — Мне стыдно. — Глядя на спокойное лицо перед собой, он устыдился того, что в нем проявилось животное нутро, стыдно, что он на глазах у всех превратился в визжащее чудовище. Это воспоминание лежало на его душе тяжелым грузом все эти дни. — Я во всем виноват.
Джирики поспешил остановить его, подняв руку, затем снова опустил ее, позволив себе лишь небольшую болезненную гримасу.
— Нет, Сеоман, нет. Ты не совершил ничего, за что бы стоило извиняться. Это был день ужасов, а ты их слишком много пережил.
— Не в этом дело, — сказал несчастный Саймон. — Он выследил меня. Инген Джеггер. Я привел Ингена Джеггера к Праматери! Он сам это сказал. Я привел к ней ее убийцу!
Джирики отрицательно покачал головой.
— Это давно планировалось, Сеоман. Поверь мне. Красная Рука мог спокойно прислать кого-то из своих в наш укрепленный город Джао э-Тинукай — хотя бы на несколько мгновений. Инелуки еще не так силен. Это была прекрасно проведенная атака, заранее обдуманная. У Утук'ку, так же как и у Короля Бурь, ушло много сил на ее выполнение. Ты думаешь, случайно Утук'ку лишила Праматерь голоса, когда та готова была раскрыть замысел Инелуки? И то, что Красная Рука именно тогда ворвался к нам, израсходовав столько чародейной силы? И ты полагаешь, что охотник Инген Джеггер просто блуждал по лесу и вдруг решил убить Амерасу, Рожденную на Борту? Нет, я тоже так не думаю, хотя, возможно, он и наткнулся на твои следы, прежде чем Адиту привела тебя сюда, а ему, конечно, гораздо легче выследить смертного, чем одного из нас, но он все равно сумел бы пробраться в Джао э-Тинукай. Кто знает, сколько времени он ждал перед Летними воротами, когда наткнулся на них, ждал, когда его хозяйка спустит его на своих врагов как раз в подходящий момент? Это был военный план, Сеоман, точный и более чем отчаянный. Они, вероятно, действительно боялись мудрости Праматери.
Джирики на миг поднес свою перевязанную руку ко лбу.
— Не бери вину на себя, Сеоман. Смерть Амерасу была предначертана в темных недрах Наккиги, а может быть, даже тогда, когда две семьи разошлись возле Сесуадры тысячи лет назад. Мы принадлежим к расе, что нянчит свои обиды долго и молча. Ты не виноват.
— Но почему?! — Саймону хотелось верить словам Джирики, но ужасное ощущение потери, которое охватывало его несколько раз в это утро, не уходило.
— Почему? Потому что Амерасу смогла заглянуть в самое сердце Инелуки, а кто это мог сделать лучше ее? Она, наконец, раскрыла его замысел и готова была открыть его своему народу. Теперь уже нам никогда не узнать — или, возможно, мы поймем его, только когда Инелуки сочтет нужным представить его нам во всей его неизбежности. — На него накатилась усталость. — Клянусь Рощей, Сеоман, мы так много потеряли! Не только мудрость Амерасу, которая была огромна, но мы также утратили нашу последнюю связь с Садом. Теперь мы действительно бездомны. — Он поднял глаза к надувшемуся потолку, так что на его заострившееся лицо упал желтый свет. — У эрнистирийцев была о ней песня, знаешь: