Скалолазка
Шрифт:
Я подалась вперед, собираясь выяснить, что это. Но Леха вдруг оттолкнул меня к стене, а в следующий миг полуразрушенную лестницу, по которой мы спускались, потряс взрыв.
Как молотком ударило по барабанным перепонкам, и я закричала от боли. Воняло взрывчаткой, пыль кружилась вокруг, медленно оседая. Обломки плит намертво перегородили единственный выход.
Боль в ушах постепенно слабела. Наглотавшись пыли, я надрывно кашляла. Леха, прищурившись, смотрел вверх.
– Твой друг бросил гранату
Я задрала голову. Лица Бейкера не разглядеть, но не сомневаюсь, что он улыбается своей самой гнусной улыбочкой.
– Ты хотела, чтобы я отвязался от тебя, – произнес Бейкер. – Я это сделал… Мы тут некоторое время будем копошиться, пока не отыщем летательный аппарат прелюдий… Попрошу громко не кричать, иначе закроем вас плитой и оставим без света. Так что советую умирать без стонов и проклятий. Профессор Гродин просил передать, что очень сожалеет. То же самое он говорил, стоя над трупом своего коллеги Чарльза… Ну не буду вам докучать. Всего доброго! Будьте счастливы. На том свете, разумеется.
И Бейкер исчез, как будто его и не было.
Я вскочила и бросилась к выходу. Руки по-прежнему связаны за спиной.
Тяжелые обломки каменных плит перегораживали выход надежнее, чем дверь банковского сейфа. Промежутки между ними заполняли мелкие камни и вязкий песок.
Я без сил опустилась на пол.
Вот и допрыгалась, Скалолазка!
Никогда не думала о том, как встречу смерть, но почему-то полагала, что будет тусклый свет, мягкая постель, страдальческие лица детей и внуков.
Похоже, умирать придется, лежа на жестких камнях, стуча зубами от холода и голода, разглядывая физиономию бывшего мужа.
А Бейкер и Гродин тем временем отыщут гробницу Эндельвара!
Если она вообще существует…
Минут двадцать мы с Овчинниковым сидели молча. Я прислонилась к стене возле входа, мой бывший – к противоположной. Сверху доносились шум и далекие голоса.
Первым молчание нарушил Овчинников.
– Чего он сказал? – спросил Леха.
– Кто? – не поняла я.
– Ну… твой друг, который выход завалил.
Вот это тормоз! Или он спал, пока Бейкер произносил надгробную речь?
Я решила, что Леха издевается надо мной.
– Ты что, не понял? Он оставил нас здесь подыхать!
– А-а, – кивнул Леха и, удовлетворившись ответом, замолчал.
– Это все? – спросила я.
– Ты о чем?
– Это вся твоя реакция на сообщение о том, что через пару-трое суток мы испустим последнее дыхание?
– А какой должна быть реакция?
Я растерялась:
– Ну, не знаю… Ты же мужик! Должен вскочить, заорать во все горло, колотить кулаками по стенам, грызть камни!
– Что-то не хочется… И потом трудновато
– Ты спокойно будешь умирать в этом склепе, Овчинников?
– Нет, я бы, конечно, предпочел смерть в сауне и в окружении пышных блондинок. Тощие брюнетки приелись… – Это намек на меня. – Я бы хотел, попивая коктейль и слушая дикий рок, вколоть себе смертельную дозу героина. Чтобы отойти в мир иной с кайфом.
– Чего ты мелешь? – раздраженно оборвала его я. – Ты не принимаешь наркотики. Ты даже прививок боишься!
– Я рассказываю, как хотел бы. Но раз нет блондинок и тощую брюнетку обнять не получается, тогда можно и так… От голода на холодном полу.
Я замолчала, но от философского Лехиного спокойствия гнев так и распирал меня.
Это тот самый Овчинников, совместной жизни с которым я не вынесла! Делает все, чтобы разозлить меня… Иногда я думаю, что все его попойки и ночные похождения преследовали именно эту цель. Не понимаю только смысла? И особенно не понимаю, зачем он злит меня в такой ситуации!
Не представляю, сколько времени просидела, надувшись. Может, полчаса, а может, час.
Наконец, нашла что сказать:
– Твоя мама звонила.
Леха вяло повернул ко мне голову.
– Зачем?
– Тебя спрашивала.
– И что ты ответила?
– Я в это время занята была. На небоскреб во Франкфурте карабкалась.
– По лестнице?
– Нет, по наружной стене.
– Вижу, ты неплохо развлекалась, пока я путешествовал, связанный, из одного багажника автомобиля в другой.
– Леха, может, перестанешь? Мне сейчас не до шуток!
– А мне до шуток? – серьезно ответил он. – Думаешь, я тут из удовольствия сижу?.. – Он замолчал, а затем продолжил: – Так что сказала мама? Как обычно, прополоскала тебя вместе с грязным бельем?
– Ну, ты знаешь ее… Обвинила меня во всех немыслимых бедах, свалившихся на землю русскую. А еще в том, что я развратила ее сына.
– А разве не так?
– Ты спятил, Овчинников? Я тебе бутылку в рот совала? Или по кабакам за руку водила?
– Ты пропадала на работе и в своем долбаном альпинистском кружке!
Ничего себе! Вот такие претензии можно услышать, умирая в разрушенном подвале далекого острова Крит!
– Леха, ты наслушался своей мамы! – стала я терпеливо объяснять. – Увидев меня в первый раз, она тут же вообразила, что я диссидент, который только и думает, как развалить вашу крепкую коммунистическую семью. В каждой ее фразе сквозила затаенная угроза, словно я ирод и закоренелая фашистка, скрывающая свои взгляды. И ты теперь так считаешь, подумай, вспомни меня! Мы же прожили целых четыре года!