Скандал в семействе Уопшотов
Шрифт:
– Вы вспоминаете этот случай, доктор Камерон?
– Вы полагаете, что при тех ответственных задачах, которые на меня возложены, я могу хранить в памяти подобные события?
– Так вы не помните, что наказали мальчика?
– Если я и наказал его, то сделал это только для того, чтобы он понял, что хорошо и что плохо.
– Он говорил по-прежнему резко и в повышенном тоне, но ни в ком уже не вызвал сочувствия.
– Вы не помните, что заперли сына на два дня в чулан и не давали ему ни пить, ни есть?
– Воды я ему дал.
– Значит, вы помните этот случай?
– Я только хотел, чтобы он понимал, что хорошо
– Вы навещаете сына?
– Время от времени.
– Что-то его развеселило, какая-то мысль. Он улыбнулся.
– Вы помните, когда вы последний раз навестили сына?
– Не помню.
– Было это десять лет назад?
– Не помню.
– Вы узнаете своего сына?
– Конечно.
– Папа, папа!
Человек, который произнес эти слова, стоя в дверях зала, казался на вид старше, чем его отец. Волосы у него были седые, лицо одутловатое. Он плакал; он прошел по залу заседаний, неуклюже, так как уже не был ребенком, опустился на колени перед сидевшим отцом и положил голову ему на колени.
– Папа, - воскликнул он, - о папа! Идет дождь.
– Да, дорогой.
Это были самые проникновенные слова из всех сказанных доктором. Он больше не видел ни зала заседаний, ни допрашивающих его сенаторов. Казалось, он погрузился в состояние какого-то человечного, какого-то беспредельно человечного равновесия любви и опасений, словно его чувства были циклоном с периферией и центром, а он находился в центре, в оке циклона, где царил покой.
– Папа, идет дождь, - сказал сын.
– Останься со мной. Не выходи на дождь. Хоть раз останься со мной. Они говорят, что ты меня обижал, но я им не верю. Папа, я люблю тебя. Я всегда тебя любил и буду любить, папа. Я все время писал тебе, папа, но ты никогда не отвечал на мои письма. Почему ты не отвечал мне, папа? Почему ты никогда не отвечал на мои письма?
– Я не отвечал на твои письма, потому что я стыжусь их, - хриплым голосом ответил доктор, но не таким тоном, каким разговаривают с ребенком или с сумасшедшим, а таким, каким говорят с равным, с сыном.
– Я посылаю тебе все, что нужно. Я посылаю тебе хорошую почтовую бумагу, но ты писал мне на оберточной бумаге, ты писал мне на квитанциях прачечной, ты писал мне даже на туалетной бумаге.
– Его голос звенел от гнева и отражался эхом от мраморных стен.
– Как ты, черт возьми, мог ожидать, что я стану отвечать на письма, если ты писал их на туалетной бумаге? Мне стыдно получать их, мне стыдно видеть их. Они напоминают обо всем, что я ненавижу в жизни.
– Папа, папа!
– громко взывал мужчина.
– Пойдем, Филип. Нам пора.
– Больного сопровождал санитар. Он взял сына доктора под руку.
– Нет, я хочу остаться с папой. Идет дождь, и я хочу остаться с папой.
– Идем, Филип.
– Папа, папа!
– кричал он, пока его вели к двери, и, когда дверь закрылась, его все еще было слышно. Так много лет назад миссис Хеннинг, наверное, слышался его голос из чулана.
– Я предлагаю, - сказал старый сенатор, - чтобы мы, если это в пределах наших полномочий, ходатайствовали о временном лишении доктора Камерона допуска к секретной работе.
Такое ходатайство, видимо, находилось вполне в пределах их полномочий. Предложение было принято, и на этом заседание закончилось. Камерон остался сидеть на свидетельском месте, а Каверли вместе с остальными вышел из зала.
23
Эмиль и Мелиса намеревались встретиться в Бостоне. Мелиса
Она и Эмиль летели на разных самолетах. Он прибыл на час позже ее и пришел к ней в номер, где они и провели весь день. Вечером они вышли погулять. Выло очень холодно, и, глядя на фасады и колокольни Копли-сквера, Мелиса расчувствовалась при мысли о том, что некогда Бостон мнил себя братом Флоренции, этого чудесного уголка цветов. Ветер жег Мелисе лицо. Эмиль остановился посмотреть кольцо в витрине ювелирного магазина. Это было мужское кольцо, крупный сапфир, оправленный в золото. Мелису кольцо не интересовало, но Эмиля оно словно притягивало. Она дрожала от холода, пока он любовался камнем.
– Интересно, сколько оно стоит. Зайду спросить.
– Не надо, Эмиль, - сказала она.
– Я замерзла. И вообще, такие вещи всегда ужасно дорогие.
– Я только спрошу. Это не займет и минуты.
Мелиса ждала, укрывшись за дверью.
– Восемьсот долларов!
– воскликнул Эмиль, выйдя из магазина.
– Подумать только! Восемьсот долларов.
– Я же говорила тебе, что оно дорогое.
– Восемьсот долларов. Но ведь оно такое красивое, правда? И, думаю, его всегда можно продать, если понадобятся деньги. Я хочу сказать - на такие вещи цена постоянная, как ты думаешь? Это что-то вроде вложения капитала. Знаешь, будь у меня восемьсот долларов, я, пожалуй, купил бы такое кольцо. Точно, купил бы. Люди увидят его и всегда будут знать, что ты стоишь восемьсот долларов. Например, официанты. Или кто-нибудь в этом роде. Я хочу сказать, если ты носишь такое кольцо, тебя будут уважать.
Мелисе казалось, что Эмиль умышленно огрубляет характер их отношений и ставит ее в унизительное положение, вынуждая купить ему кольцо, но она ошибалась, такая мысль и в голову ему не приходила.
– Хочешь, чтобы я тебе купила это кольцо, Эмиль?
– Нет, нет, я об этом вовсе и не думал. Оно просто бросилось мне в глаза. Знаешь, бывает, что вещь просто бросается в глаза.
– Я куплю его тебе.
– Нет, нет, забудем об этом.
Они пообедали в ресторане и пошли в кино. Возвращаясь в гостиницу, Эмиль купил газету и читал ее, сидя в номере у Мелисы, пока та раздевалась и причесывалась на ночь.
– Я голоден, - вдруг сказал он. В его голосе звучало раздражение. Дома я перед сном всегда съедаю миску кукурузных хлопьев или бутерброд. Он встал, положил руки на живот и крикнул: - Я голоден. В этих ресторанах мне еды не хватает. Я еще расту. Мне нужно хорошенько поесть три раза в день, да и в промежутках чего-нибудь перехватывать.
– Ну так спустись в ресторан и поешь.
– Ладно.
– Тебе нужны деньги?
– Вроде бы.
– Вот, - сказала Мелиса, - вот немного, денег. Ступай вниз и поужинай.
Он ушел и не вернулся. В полночь Мелиса заперла дверь и легла спать. Утром она оделась, пошла в ювелирный магазин и купила приглянувшееся Эмилю кольцо.
– О, я вас помню, - сказал продавец.
– Я видел вас вчера вечером. Вы стояли за дверью, когда ваш сын зашел в магазин спросить цену.
Удар был сокрушительный, и Мелисе показалось, что все видели, как она внутренне содрогнулась. Но, может быть, вчера ее просто старил зимний сумрак и тусклый уличный свет.
– Вы очень щедрая мать, - сказал продавец, принимая чек и вручая ей коробочку с покупкой.