Скандальный поцелуй

— Ты так покраснел, Редмонд, что я опасаюсь за твое здоровье.

Это замечание, исходившее от мистера Калпеппера, историка, проживавшего в Пенниройял-Грин, положило конец долгой паузе, которая возникла, когда двери «Свиньи и чертополоха» распахнулись, впустив порыв влажного воздуха, звуки смеха и веселую троицу — среди них была и Вайолет, сестра Майлса Редмонда. Но Вайолет всегда оставалась самой собой, поэтому едва ли могла привлечь внимание Майлса; особенно с учетом того факта, что главный наперсник ее проделок, их брат Джонатан Редмонд, вошел вместе с ней. Зато их спутница…

Их спутница была ответственной

Он смотрел, как Синтия Брайтли стянула с рук перчатки, повесила свой плащ на вешалку около двери и сказала что-то Вайолет, что заставило его сестру откинуть голову и залиться веселым смехом, рассчитанным на то, чтобы привлечь внимание.

Все в пивной покорно повернулись в ее сторону — так цветы поворачиваются к солнцу.

В обычной ситуации Майлс закатил бы глаза.

Но сейчас он словно зачарованный смотрел на мисс Брайтли. А та огляделась — в заведении ужинали веселые представители семейства Эверси, а также мисс Мариэтт Эндикотт из «Академии для юных дам мисс Мариэтт Эндикотт», а потом вдруг взглянула прямо на него. Ее удивительные голубые глаза не вспыхнули и не потемнели от узнавания — с какой стати? — и улыбка, оставшаяся на ее губах, ничуть не изменилась. С таким же успехом он мог быть колонной или предметом обстановки.

А вот ее взгляд заставил Майлса трепетать.

Но что она делает в Суссексе, в Пенниройял-Грин, с Вайолет?!

— Я бы сказал, что он выпил слишком много кларета, — заявил Калпеппер, обращаясь к Куку. В его словах слышался вызов. Он пребывал в раздражении, поскольку проиграл три партии в шахматы подряд и хотел хоть к чему-то прицепиться, чтобы сорвать досаду. За неимением другого повода цвет лица Майлса вполне сгодился для этой цели.

Оба ученых джентльмена знали Майлса с рождения, а после того как он вернулся из своей прославленной экспедиции в Южные моря, прониклись к нему особым уважением. Собственно, он поверг их в восторженное молчание, когда сообщил, что планирует еще более грандиозную экспедицию, и предложил им принять участие в ее финансировании — как раз перед тем, как дверь открылась и цвет лица Майлса так впечатляюще изменился.

Его сестра имела дар осложнять всем жизнь, но такого Майлс не ожидал даже от нее.

— Кларет? — Он обрел голос. — Едва ли. Просто мы сидим слишком близко от огня.

Две пары мохнатых бровей приподнялись, выражая сомнение. В «Свинье и чертополохе» Калпеппер с Куком, а также Майлс — если ему случалось оказаться в их компании, — всегда сидели у огня, поскольку здесь располагался шахматный столик.

Майлс ослабил галстук, что должно было означать: «Господи, как здесь жарко!» И с удивлением обнаружил, что жилка на его шее усиленно пульсирует.

Тоже по вине Синтии Брайтли.

Уронив руку на стол, он уставился на нее с таким видом, словно мог прочитать в переплетении вен и сухожилий причину своего бурного отклика на появление Синтии Брайтли. Как ученый, он хотел точно знать, что чувствует к этой женщине. Сильные эмоции посещали его так редко, что трудно было понять — гнев это или что-нибудь другое.

Но определенно гнев сейчас был частью его ощущений.

Тут Майлс вспомнил, что помощь находится буквально под рукой. Сомкнув пальцы вокруг кружки, он выпил остатки знаменитого темного пива Неда Готорна в несколько жадных глотков, и это вернуло ему присутствие духа.

Поставив кружку на стол, Майлс вытер губы тыльной стороной ладони.

— А какого цвета я теперь? — поинтересовался он с вызывающим видом.

В некотором смысле его первая экспедиция в Южные моря была повинна в том, что он вообще заметил Синтию Брайтли.

Это случилось на балу. Список приглашенных на грандиозный ежегодный прием у Малверни включал самую разнообразную публику — от принца-регента до куда менее важных персон. Майлс, второй сын невероятно богатого и влиятельного Айзайи Редмонда, не имел понятия, какое место он занимает в светской иерархии, и не переживал по этому поводу.

Корабль Майлса лишь недавно вернулся в Англию, и его тропический загар еще не успел поблекнуть до типично английской бледности в ее желтоватой стадии. И он был по-прежнему слишком худощав для своей крупной фигуры. Лихорадка, скверная еда и долгое океанское плавание весьма способствовали истощению человеческой плоти, но жареная говядина и йоркширские пудинги быстро восстанавливали утраченное.

Несколько месяцев назад, снарядив видавший виды корабль с разношерстной командой, он отправился к сказочным южным берегам с яркими цветами размером с зонтик, с лианами толщиной в мужскую руку, со змеями, похожими на лианы, а также с жуками размером с крысу и муравьями длиной с палец. Там в воздухе порхали голосистые птицы с радужным оперением и стрекозы, похожие на китайские веера. И там темнокожие женщины, такие же необузданные, как окружающая их растительность, делили с ним постель по ночам. То есть все было буйным, знойным… и чрезмерным. Но Майлс ко всему притерпелся — даже к постоянной влажности и духоте.

А смерть там была так же удивительна и вездесуща, как жизнь. Скрытая или явная, она подстерегала повсюду — ползала в траве (скорпионы), пряталась за деревьями (племена каннибалов, у которых Майлс успешно выторговал свою жизнь) и незаметно подкрадывалась (лихорадка, которая его чуть не убила).

И при всем его благоговейном трепете перед девственной природой опасности Лакао никогда не пугали Майлса. Страх обычно проистекал от невежества, а он давно научился преодолевать его с неиссякаемым терпением, обостренной наблюдательностью и стальной решимостью. Сталкиваясь же с красотой, он никогда не переоценивал ее значение, он понимал: цель красоты в природе заключалась в том, чтобы привлечь самца или хищника. А это, как он с иронией отметил после многолетних наблюдений за своей семьей и высшим светом, являлось ее, природы, целью в любом сообществе.

И именно по этой причине Майлс никогда — упаси Боже! — не вызывал никого на дуэль, не писал ужасных стихов и не карабкался на балконы (что, по слухам, однажды проделал Колин Эверси). Словом, он не совершал никаких нелепых поступков ради красивых женщин, благоразумно удовлетворяя свой немалый чувственный аппетит в объятиях светских вдов, предпочитавших не афишировать подобные связи.

Вернувшись в Лондон, Майлс написал книгу, которая должна была стать первой в серии книг о его приключениях. Эта книга принесла ему известность, вначале — в научных кругах, затем — в светских гостиных, и в конце концов он превратился в желанного гостя на любом приеме, что вызывало зависть у мужчин, скованных по рукам и ногам женами и выводком детей.

Эта неожиданная известность смущала Майлса.

Он просто не мог относиться к своему путешествию как к героическому поступку, поскольку его беспокойная натура не оставляла ему выбора. Им двигала простая, но неодолимая тяга к знаниям. И сделка с каннибалами, когда он выторговал себе жизнь, казалась логическим завершением пути, на который он ступил с того момента, как его сурово выпороли, когда он разобрал золотые отцовские часы в семилетнем возрасте. Разложив перед собой крохотные блестящие детали, он понял, как они соединяются одна с другой, и намеревался собрать их снова, когда его поймали.