Скандинавия глазами разведчика
Шрифт:
— А почему же такой скрежет? — робко задал вопрос Балашов.
Мы подняли навесной винт и увидели, что его лопасти были искорёжены, ось заклинена, и о дальнейшем его использовании не могло и быть речи.
— Мы налетели на подводный камень, — сказал вслух Балашов то, о чём мы все одновременно подумали в эту минуту.
— Но ведь до берега вон сколько — откуда здесь рифы? — недоумённо спросил Каменсков.
— Рифы встречаются и подальше от берега, чем здесь. Надо было запастись лоцией, — вовремя сделал полезное заключение Балашов.
У всех на лицах появился извечный вопрос: «А
Осмотревшись, мы обнаружили, что находились метрах в трехстах от берега примерно на линии, отделяющей Ледяной фьорд от океана. При этом из глубины фьорда подул ветерок, и нас стало сносить медленно, но верно в открытое море.
— Гребём веслом и всем, чем попало, — скомандовал я.
Здоровяк Балашов схватил весло и сделал несколько глубоких гребков, после чего послышался треск, и половина весла осталась у него в руках, а вторая, более нужная, — за бортом.
Грести было нечем. Мы не могли даже грести ладонями, потому что руки не доставали до воды — слишком высоки были борта «крейсера». На некоторое время нами овладели испуг и растерянность. Ветер, не переставая, продолжал неуклонно сносить неуправляемый катер в Гренландское море, и расстояние до берега увеличивалось на глазах.
— Давайте попробуем вызвать помощь по рации, — предложил кто-то, и мы тут же спешно развернули рацию. Наши сигналы SOS летели один за другим в трубку, но ответа на них мы ни разу так и не получили.
Ветер слегка стих, а наши гребки шестом и прикладами ружей, кажется, помогли замедлить, а потом и остановить наш дрейф, но до берега было по-прежнему далеко.
— Смотрите: пароход! — крикнул радостно Потехин.
Мы разогнули спины и увидели в километрах трёх от нас красивый огромный лайнер, медленно вползающий в Ледяной фьорд. В бинокль мы прочитали на его борту надпись «Казахстан».
— Это наш «пассажир» с немецкими туристами на борту, — сказал Валера Каменсков. — Я читал в местной газете о его прибытии в Лонгйер.
— Валера, пали из ракетницы, а ты, Дима, продолжай вызывать помощь по рации.
В воздух взлетела одна оранжевая ракета, другая, эфир глотал наши аудиопризывы о помощи, но никакой реакции с борта «Казахстана» не последовало. Лайнер горделиво, словно белый лебедь, резал у нас на глазах воду и торжественно нёс на своей спине и в своём чреве зажравшихся валютных туристов, обращая ноль внимания на терпящих бедствие собственных граждан. Скоро он совсем втянулся в глубь фьорда и превратился в светлое пятнышко на голубом фоне.
— Хорошо идёт, сволочь, — произнёс в тягостной тишине Каменсков.
Настроение было точь-в-точь такое, какого хуже нельзя было придумать.
— А мне думается, что ветер переменился, — нарушил тягостную тишину Потехин.
— Точно! Он тянет нас к берегу! — вскричал я. — Давайте ему поможем.
Мы с удвоенной энергией начали грести всеми подручными средствами и с удовлетворением отметили, что расстояние между нами и берегом стало сокращаться.
— Ура-а-а! — закричали мы все. — Мы спасены!
С помощью ветра и шеста мы уверенно приближались к небольшой тихой лагуне, а через полчаса катер плавно ткнулся носом в песок. В радостном изнеможении все повалились на днище катера.
Мы благополучно выбрались
Это внушало определённый оптимизм. Мы опять развернули рацию и стали вызывать метеопункт, на котором нас должен был услышать Борис Иванович. Но Дима Балашов, сорвав голос, так и не добился от потомственного полярника ни одного звука в ответ. Стало ясно, что цена армейской рации не превышала стоимости железа, из которого она была изготовлена, и нам захотелось даже растоптать её ногами, но решили всё-таки сохранить состоящее на учёте государственное имущество.
Баренцбург по гипотенузе прямоугольного треугольника находился от нас на противоположном берегу километрах в десяти— одиннадцати [69] . Мы решили сократить это расстояние, пройдя по малому катету вдоль залива, и выйти на расстояние большого катета, чтобы оттуда подать обусловленный сигнал бедствия.
69
На Шпицбергене в ясную погоду видимость значительно превышает материковую, поэтому при определении расстояния новичок может ошибиться на минус 40—50 %. То, что ему покажется на первый взгляд пятью километрами, на самом деле обернётся восемью— девятью.
Оставив грузного Диму Балашова с карабином охранять катер и прочее имущество, мы втроём двинулись в глубь Зелёного фьорда. Тундра не самый благоприятный грунт для пешехода, одетого в резиновые сапоги. «Расквасившись» после снеготаяния, она ещё не успела просохнуть, сверху несли потоки воды многочисленные ручьи, некоторые из них были настолько глубоки, что приходилось искать брод. По короткому катету нам предстояло пройти километра четыре, но, не пройдя и половины пути, мы уже выбились из сил. Увязая почти по колено в топкой грязи, на первый километр мы потратили не менее часа. Потом попался каменистый участок, который тоже отнял достаточно много сил, потому что надо было прыгать и попадать ногой на устойчивую опору.
По пути нам встретилось небольшое стадо оленей, и Саша Потехин, приблизившись к ним, стал звать:
— Борька, Борька! Подойди ко мне!
Борькой в Баренцбурге звали оленя, который в самую зимнюю стужу спускался с гор и приходил в посёлок в поисках пищи. Зима в этот год выдалась морозная и снежная, и много оленей погибло от голода, так и не сумев раскопать из-под снега мох или ягельник. Борька быстро привык к хорошей жизни, смело подходил к людям и брал у них из рук подачки.
Олень, которого Потехин назвал Борькой, был красивым и самым крупным самцом. Он стоял впереди стаи, состоящей в основном из самочек, и, раздув ноздри, настороженно смотрел на приближающегося к нему коменданта.