Скарамуш
Шрифт:
— Вы льстите мне!
— Да, теперь я вижу, что заблуждалась, но вы сами сбили меня с толку. Вы столько рассуждали о какой-то морали, с таким пылом разглагольствовали о философии, так тонко лицемерили, что я обманулась. Странно, что при таком актёрском даровании вы не вступили в труппу мадемуазель Бине.
— Вступил, — сказал он.
Ему пришлось признаться в этом, ибо он выбрал меньшее из двух зол.
На лице Алины появилось недоверие, сменившееся ужасом и, наконец, отвращением.
— Ну
— Это лишь одна из причин, была и другая. Дело в том, что, когда мне пришлось выбирать между сценой и виселицей, я проявил неслыханную слабость, предпочтя первое. Такое поведение недостойно человека со столь благородными идеалами, как у меня, но что поделаешь? Подобно всем теоретикам, оторванным от жизни, я нахожу, что проповедовать легче, чем осуществлять. Итак, мне остановить карету и выйти, чтобы не осквернять её своей недостойной персоной? Или рассказать, как всё случилось?
— Сначала расскажите, а там видно будет.
Он рассказал, как встретил труппу Бине и жандармов и понял, что, присоединившись к труппе, сможет в безопасности переждать, пока не минует опасность.
Услышав объяснения, Алина смягчилась, и тон её перестал быть ледяным.
— Мой бедный Андре, почему же вы не сказали мне всё сразу?
— Во-первых, вы не дали мне на это времени; во-вторых, я боялся шокировать вас зрелищем своего падения.
Она приняла его слова всерьёз.
— Так ли уж необходимо было вступать в труппу? И почему вы не написали нам, где находитесь? Я же вас просила.
— Я как раз думал об этом вчера, но колебался из-за некоторых соображений.
— Вы думали, нам будет неприятно узнать, чем вы занимаетесь?
— Пожалуй, я предпочитал удивить вас своими блестящими успехами.
— О, так вы собираетесь стать великим актёром? — с откровенным пренебрежением спросила она.
— Возможно. Но меня больше привлекают лавры великого драматурга. И не фыркайте столь презрительно. Писать пьесы — почётное занятие. Высший свет считает за честь знакомство с такими людьми, как Бомарше и Шенье.
— А вы не хуже их?
— Я надеюсь их превзойти, однако признаю, что именно они научили меня ходить. Как вам понравилась вчерашняя пьеса?
— Она забавна и хорошо задумана.
— Позвольте познакомить вас с автором.
— Так это вы? Но ведь это труппа импровизаторов.
— Даже импровизаторам нужен автор, чтобы писать сценарии, — пока что я пишу только их, но скоро возьмусь за пьесы в современном духе.
— Вы обманываете себя, мой бедный Андре. Чем была бы вчерашняя пьеса без актёров? Вам повезло со Скарамушем.
— Познакомьтесь с ним — только это секрет!
— Вы — Скарамуш? Вы? — Она повернулась, чтобы как следует разглядеть Андре-Луи. Он улыбнулся своей особенной улыбкой — не разжимая губ, — от которой на щеках появлялись глубокие складки, и кивнул. — Так я вас не узнала?
— Вы, разумеется, вообразили, что я — рабочий сцены? А теперь, когда вы знаете всё обо мне, расскажите, что в Гаврийяке? Как мой крёстный отец?
— Он здоров, — сказала она, — и всё ещё сильно разгневан на вас.
— Напишите, что я тоже здоров и процветаю, и этим ограничьтесь. Не стоит сообщать ему, чем я занимаюсь, — ведь у него есть свои предрассудки. К тому же это было бы неосторожно. А теперь я задам вопрос, который у меня на языке вертится с тех пор, как я сел в экипаж. Что вы делаете в Нанте, Алина?
— Я приехала навестить свою тётю, госпожу де Сотрон. Это с ней я была вчера в театре: нам стало скучно в замке. Но сегодня у тёти будут гости, и среди них — маркиз де Латур д'Азир.
Андре-Луи нахмурился и вздохнул.
— Алина, вы когда-нибудь слышали, как погиб бедный Филипп де Вильморен?
— Да, мне рассказал сначала дядя, а потом и сам господин де Латур д'Азир.
— Разве это не помогло вам решить вопрос о браке?
— А при чём тут это? Вы забываете, что я всего лишь женщина и не смогу рассудить мужчин в подобных делах.
— А почему бы и нет? Вы вполне способны это сделать, тем более что вы выслушали обе стороны. Ведь мой крёстный, надо полагать, сказал вам правду. Вы можете, но не хотите рассудить. — Тон его стал резким. — Вы намеренно закрываете глаза на справедливость, ибо иначе вам пришлось бы отказаться от противоестественных честолюбивых устремлений.
— Превосходно! — воскликнула она и взглянула на него насмешливо. — А знаете, вы просто смешны! Я нахожу вас среди отбросов общества, и вы, не краснея, выпускаете руку актрисы и идёте поучать меня.
— Даже если бы они были отбросами общества, то и тогда уважение и преданность вам, Алина, заставили бы меня дать совет. — Он стал суров и непреклонен. — Но это не отбросы. Актриса может обладать честью и добродетелью, но их нет у светской дамы, которая, вступая в брак, продаёт себя за богатство и титул, чтобы удовлетворить тщеславие.
Алина задохнулась и побелела от гнева. Она протянула руку к шнурку.
— Я полагаю, мне лучше высадить вас, чтобы вы вернулись и поискали чести и добродетели у своей девки из театра.
— Вы не должны так говорить о ней.
— Ну вот, теперь ещё не хватало нам поспорить о ней. Вы считаете, я слишком деликатно выразилась? Наверно, мне следовало назвать её…
— Если уж вы непременно хотите говорить о ней, называйте её моей женой.
Изумление умерило гнев Алины, и она ещё сильнее побледнела.