Сказ и птице синей или как рай Уссурийский искали
Шрифт:
Кассир, недолго думая, быстро что-то написал, дал незадачливому пареньку сдачу, затем билет. В нём было указано: город Никольск-Уссурийский*, отправление через час.
«Ну, была не была!» – махнул рукой Никола, зашёл в вагон и место своё занял. Из вещей в котомке* у него была только чистая рубаха да сапоги. Не в его привычках принимать было скорые решения. Но то ли горе от кончины* родителей глаза
***
Снились ему луга заливные, реки молочные* полноводные, берега кисельные* плодородные… Всюду цветы яркие: голубые да красные, а посреди поля– полюшка* сидела птица невиданной красы*: сине-голубого цвета, с длинным хвостом переливчатым*; перья сверкали то серебром, то золотом. Увидала птица Николу, не улетела, стала спрашивать: «Куда ты, Никола, путь держишь?» Удивился тот, что птица разговаривать умеет, имя его знает, но виду не подал. «Еду в край Ассирийский, искать рай земной. Есть, говорят, место волшебное – Беловодьем зовут, всё для жизни там есть, благодать одна». Птица долго на Николу смотрела, затем крыльями взмахнула, в воздух поднялась и крикнула ему: «Возьми перо моё, как станет невмоготу*, подуй на него, загадай желание, и если светлое оно, то исполнится!» – и улетела.
Проснулся Никола. Уж ночь наступила, и так темно было, что и попутчиков не видать. На коленях искрилось что-то. Пригляделся юноша, потрогал и понял, что пёрышко это. «Ох, как же могло оно из кармана выпасть?» – забеспокоился он. Но в кармане лежало другое, то, что старец Ксенофонт передал. «Так это был не сон?» – обрадовался Никола и снова уснул, теперь крепко и без сновидений.
На следующий день Никола уж после обеда проснулся. Долго глаза не открывал, всё руками-ногами шевелил.
– Любишь ты поспать! – раздался звонкий девичий голос.
Напротив него сидела девица*, его возраста, чернобровая, с длинной косою тёмно-русою, в платье голубом и синем, с бахромой, платке на плечах. Она насмешливо глядела на него. Никола сначала понять не мог, где находится, потом враз* всё вспомнилось, и первой мыслью было следующее: «Что же я наделал!» Сунул руку в карман, хотел пёрышки проверить, нашёл одно только. «Неужто привиделось?» – расстроился он.
– Да всё хорошо! – словно угадала его мысли девица. – Ещё недельки две-три и доберёмся до Беловодья!
Никола недоверчиво смотрел на неё. Это же была тайна – его и Ксенофонта!
– Да никакая это не тайна! – снова, будто зная, о чём юноша думает, произнесла девица. – Все туда едут! В край Ассирийский – за раем земным и от зла повсеместного. Ты билет свой всю ночь в руках держал, вот я и подсмотрела, в какую сторону направляешься. И я туда же, так что нам по пути с тобой! А меня Саедана зовут. Старорусское имя это. Обычно меня все Седанкой называют. При жизни родители мои Беловодье всё искали. Не стало их – я и засобиралась. Благо, человек добрый путь подсказал. На последние деньги билет купила и вот – сижу с тобой в поезде.
– Седанка… очень приятно. А я Николай, можно Николой звать, – представился молодой человек.
– Ух ты! Тебя как нашего царя– батюшку* зовут! В честь него самого? – улыбнулась Седанка.
– Не знаю, только деда моего так величали*, – засмущался Никола.
– Мы в Никольск-Уссурийский едем, значит, судьба твоя там, ведь у города имя твоё!
Вчера это в голову ему и не приходило. Он только о птице Сирин думал да о крае заветном Ассирийском.
– Говорят, там много народу разного живёт. И море тёплое есть, – продолжала Седанка задумчиво, подперев рукой голову. Затем в окно глядеть стала. Там простирались леса бесконечные, густые, тёмные; станций мало, останавливались редко. Поезд шёл неторопливо, сильно ход на поворотах замедляя, и Николе казалось, что на лошади в Беловодье скакал бы пошибче*. О том, что он тоже сирота, Седанке не обмолвился*. Как-нибудь потом, при случае.
***
«Ух, шустрый какой!» – заговорила птица синяя. Никола старался поймать её, по полю бегая. «Как зовут-то тебя? Каждую ночь снишься, а имени твоего до сих пор не знаю!» – спрашивал он. «Си– и-и-рин!» – протяжно закричала птица и стала петь песни дивные. Голос её завораживал, проникал в душу самую. Никола не мог с места двинуться – так прекрасно было птицы пение. А пела она о грядущем блаженстве, о счастье великом, о радостях человеческих. «Только человек, чистый душой, может песни слушать мои, дурной человек рассудок теряет!» – такими словами закончила свою музыку птица Сирин и улетела. «Чудо какое!» – радовался во сне Никола, стараясь повторить мелодию, но у него ничего не получалось.
Так и прошло время в пути. В разговорах, думах и снах. Юноша больше молчал, слушая Седанку да сны в голове перебирая. Он уж и не знал, что ему больше нравится: то ли на девицу смотреть, то ли синей птицы токование* слушать.
… Однажды Никола всё же смог к птице Сирин подобраться. Как уж та не заметила – непонятно. Видимо, на синичек-невеличек* засмотрелась. Схватил птицу за хвост, насилу* та вырвалась. Взлетела с шумом и стала кружить над Николой: «Негоже* так со мной!» – «Я до тебя дотронуться хотел, уж больно ты красивая и будто ненастоящая!» – «Как же ненастоящая! Я ведь перо тебе подарила, куда девал его?» – «Не знаю, драгоценнейшая Сирин! Оно как сквозь землю провалилось!» – «А ты поду-у-умай!» – протяжно пропела птица и улетела. Затем вернулась и добавила: «Ты оберегать и лелеять*меня должен! Счастье – оно хрупкое! А в Беловодье в самый раз пригодится!»
Никола боялся, что птица Сирин больше не явится в его снах и долго не хотел просыпаться. Но когда-нибудь делать это надо, и, открыв глаза, увидал, что Седанка подол платья своего зашивала.
– Ух, зацепилась где-то, надо же! – проговорила с досадой она, взгляд Николы заметив.
Слова птицы Сирин долго из головы не выходили у него. А Седанке про свои сны ничего не сказывал. Боялся, что засмеёт – девицы они такие! «И почему в Беловодье счастье должно пригодиться? Неужто нет его там? Значит, обманул старик?»