Шрифт:
Annotation
Тонка грань меж сказкой и былью. Сокрыта от человека неощутимой пеленой сказочная сторона, где обитает справедливость и воля. Как добыть их для всех людей? Одни ополчаются войной на весь мир, иные же алчут обрести правду в нашем мире извилистых путей ведущих в никуда. А ведь истинная дорога пряма и открыта любому, просто надобно суметь ее разглядеть в мареве лжи и суесловия...
Нилов Игорь Александрович
Глава1 Степь.
Глава 2 Город.
Глава 3 Река.
Нилов Игорь Александрович
Сказ о Черном Чапае.
Глава1 Степь.
Велика и сурова степь. Ни конца ни края ее владениям. Выжжена солнцем и выбелена ветрами необъятная пустошь степи. Чахлый типчак, ковыль да горькая полынь, вгрызаясь ветвящимися корнями вглубь просоленной насквозь земли, мерно кланяются под тоскливый свист суховея. Лишь изредка средь жухлых трав мелькнет испуганный степной зверек, привыкший выживать в зное и стуже. Вечна степь, непокорно ее безмолвное тысячеверстье человеку. До слез глядит он на дикий простор, разлетевшийся сколько хватает глаз. До кружения в голове дышит вольной хмельной ширью степи, зовущей за окоем горизонта, где бродит ветер, а небо касается земли. И грезится ему, что где-то там далеко-далеко в сказочном Беловодье, о котором бают старики прячется людское счастье, одно на всех. Но заморочит степь, обманет -- не сыщешь никакого Беловодья за тем краем и чудится будто весь мир -- это тоскливая безлюдная бесконечная всепожирающая пустошь. Разве что табунщик, перегоняющий лошадей, едва расшевелит сонную степь, разгонит мрачные думы, но и он пропадет словно не бывало.
Только повстречавшись с рекой сбросит оцепенение степь, распускаясь многоцветием жизни. Вьется по степному раздолью синей лентой Яик-река от горных хребтов до далекого Каспия. Клокочет капризная мелководная речушка, виляет среди уральских скал до огромного Яицкого болота, а накопив силенок выбирается из него уже величаво, широко, размахнувшись на несколько верст, от берега до берега. У Орска Яик поворачивает на закат и уткнувшись в пологие Губерлинские сопки, точит их длинным узким ущельем. Вырвавшись из каменных теснин, вольготно разливается по степной равнине река, загибаясь у Яицкого городка к югу. И снова неспешно текут спокойные воды к морю.
Но порой ни с того ни с сего вспоминает Яик свой вздорный характер, гуляя по степи роет себе новое русло, нежданно затапливая казацкие селения. Весной, переполняясь талыми водами, поит Яик пересохшие бесчисленные озерца-старицы. И в зазеленевшей, набухшей травяными соками, пойме птичьим щебетом звенит песнь во славу весны. На песчано-глинистых крутых ярах подпевают ей раскачиваясь высокие тополя и, клонясь к земле, едва слышным шелестом словно рукоплещут ивы. В прибрежных камышах нагуливает вес отощавший за зиму кабан, промышляет поживу волк-разбойник. На отмелях, где вода прозрачна мечутся стайки мелкой серебристой рыбешки, на которую из тростниковых зарослей целит зубастая щука. А вечная суровая степь терпеливо ждет, когда веселая песнь стихнет и снова все уснет в умиротворении до следующей весны. Однако то присказка, сказка впереди.
Подобно бурлящему в теснинах Яику чапаевская дивизия своенравным неистовым потоком мчалась по степи. Черной волной, накатывались чапаевцы на тылы белых и с остервенелым отчаянием рубили врага, как два с половиной века назад рубил царских стрельцов в Яицком городке сам Стенька Разин. Но всему приходит конец. Изнуренная боями, иссеченная пулеметным свинцом, опаленная орудийным огнем чапаевская дивизия теперь отступала, словно обессилевший зверь после долгой и неудачной охоты. Скрипели на ухабах колеса тачанок, понуро плелись отощавшие лошади, хмурились изможденные осунувшиеся лица солдат. Над степью занялась, и не успев набрать полной грудью воздуха, задохнулась едкой дорожной пылью походная песня:
Восстанемте, братья, и с нами вперед!
Под знаменем черным восстанет народ...
Погоняя "добрым" словом гнедого взмыленного жеребца, всадник резвым галопом скакал вдоль растянувшейся маршевой колонны. Натянув поводья он вдруг резко осадил коня. Чересчур норовистый молодой жеребец, встав на дыбы, закружился на месте, силясь скинуть назойливого седока.
– Товарищ ординарец!
– спрыгивая наземь, приветствовал Чапаев одного из бойцов, как и вся дивизия, основательно поизносившегося - в засаленной гимнастерке и стоптанных запыленных ботинках с бурыми от грязи обмотками. Чапаев наоборот одет был отменно -- черная папаха, новенький френч, портупея с прицепленным с одного бока маузером, с другого казацкой шашкой, синие кавалерийские брюки, высокие начищенные сапоги. Среднего роста с тонкими чертами лица и голубыми глазами Василий Иванович, казалось, совсем не походил на грозного бесстрашного командира, но его властные движения и уверенный голос быстро избавляли от подобных сомнений. Петька -- дюжий, ладно скроенный с густыми вьющимися темными волосами балагур, как и положено ординарцу, выскочил из строя, вытянувшись во фрунт, взял под козырек.
– Как настроение?
– Чапаев прищурился и подмигнул.
– Да вот думка мне покою не дает, - ответил Петька.
– О чем думка-то твоя? Где в Лбищенске самогонкой разжиться, иль махорки у кого стрельнуть?
– Бери выше, Василий Иваныч. Во всемирном масштабе!
– лицо Петьки приобрело многозначительный вид.
– Ишь ты, во всемирном. Ну и шо тебя волнует в энтом масштабе?
– Чапаев сдвинул папаху на затылок и разгладил чуб.
– Когда мы всех гадов буржуев кончим и справедливость по всей земле восторжествует?
– иногда ординарец озадачивал командира каверзными вопросами, смысла которых до конца и сам не понимал.
– Сурьезные вопросы! А шо делать али кто виноват - об том не мозгуешь?
– Было бы об чем мозговать!
– возмутился Петька.
– Кого как не буржуев винить, эксплуататоров трудового народа? Бить их до победного конца -- вот шо делать!
– Эх простота... Ну а как всех врагов изничтожишь?
Сметливый чапаевский ум не принимал сразу простых и, казалось бы на вскидку, верных ответов. Чапаев всегда въедливо, неторопливо рассуждая что да как, доходил до сути дела, но уж если составлял мнение по какому-нибудь вопросу, то тут уж никто не мог его сдвинуть ни на пядь.
– Апосля всемирная коммуна. Живи не хочу, катайся как сыр в масле.
– Петька осклабился сладкой улыбкой, будто представил себя головкой сыра возлежащим на ложе из коровьего масла.
– Знаешь, товарищ дорогой, смекаю я: не бывать счастью всеобщему, - Чапаев носком сапога пнул лежащий на дороге камешек.
– Страданий тех вот сколь угодно, хоть лопатой греби.
– С чего это ты, командир, словно на панихиде запел?!
– Петьку разобрало: как-так нет счастья.
– Верно, по человеку панихиду справляю.