Сказ о Черном Чапае
Шрифт:
– Птица Гагана на нашу голову! Клюв-то у нее железный да когти медные!
Кляча прядала ушами, крутя мордой по сторонам, судорожно топталась на месте.
– Отобьемся ежели чего, - подбодрил Чапай.
Береговые травы подломило внезапно налетевшим порывом ледяного ветра, сорвавшего саван тумана со вздыбившейся волнами реки. Сверкнувшая молния раскроила надвое брюхатое небо. Оглушительным выстрелом гигантской мортиры ухнул гром. Далекая зарница выхватила три точки на потемневшем окоеме дикой пустоши, почти в один миг обратившиеся фигурами трех всадников в безумной скачке. Земля сотрясалась под тяжелыми ударами конских
Жуткие удары эхом отдавались в каждой жиле его тела все сильнее, все громче, все ближе... И тишина, ни звука... Только сердце неустанным молотом бьет в грудь. Ты один, ты и пустота. Но отнимешь руки от лица, распахнешь очи и в один миг пустоту зальют, брызнув искрами мириады осколков, из которых сложится зеркало бытия.
Чапай поднял голову вокруг гарцевали три всадника, красуясь удалью и силой своей. Один из них вытянул левую руку в двухслойной кожаной перчатке с вшитым кольцом и кисточкой. Большой черный ворон, которого кляча назвала Гаганой плавно опустился и сел ему на руку. Холеный рысак белой масти еще разгоряченный буйством скачки грыз удила и ерзал под седоком, крутился бахвалясь богатой упряжью.
Наездник держался в седле с показным ухарством, его длиннополый бархатный кафтан блистал золотым позументом оторочки и жемчугами стоячего воротника-козыря. Сам он был невысок, широкоплеч и коренаст, острижен по-казацки в кружок, черная с проседью борода скрывала лукавую улыбку. На боку в портупее болтался персидский шамшир -- сильно изогнутый клинок дамасской стали, а из-за шелкового кушака торчала ореховая рукоять кремневого пистолета.
– Почто перед государем верхом, лапотник?! А ну спешься да поклонись, - гаркнул другой всадник в становом атласном кафтане на огненно-рыжем жеребце.
Для убедительности всадник махнул длинной тяжелой саблей с серебряной насечкой, именовавшаяся у османов клычем. Могучее богатырское сложение его и свирепый взгляд заставляли, поди, робеть любого витязя сошедшимся с ним в сече.
– Непривычен я гнуться, - зло сказал Чапай.
– Вона как - непривычен! Зато государю-амператору дерзить привычен?!
– со смехом спросил третий всадник, осаживая своего коня.
Вырванные ноздри, бегающие глазки, густая всклокоченная борода, рябое испитое в красноватых пятнах лицо выдавали в нем первостатейного выжигу и пьяницу. Наряжен он был до нелепости щегольски в объяринную ферязь со свисавшими до самой земли рукавами, на голове башней торчала высоченная соболья шапка с кистями. Словно желая стряхнуть, не под стать скоморошьего вида седока, вороной скакун карачаевской породы юлил и брыкался под ним.
– Будя лаять-то, аки псы на цепи!
– прикрикнул, сидящий на белом рысаке. Ворон у него на руке заерепенился, затрепыхался, клацая железными крыльями да медными когтями.
– Не ведает здешнего уставу, вот и не по чину встречает.
– Свой устав и чины мы не для того отменяли, шоб чужие перенимать, - вызывающе сказал Чапай.
– Во какой кочеток выискался - кукарекает аж не унять. Да в уме ли ты сиволапый перед кем гонор свой показываешь?!
Всадник в ферязи говорил теперь с придыханием без зубоскальства, с важным видом
– Ведь сам царь Тартарии Великой, каган степной Руси зауральской, государь-амператор Петр Федорыч честью тебя удостоил, - отчеканил он.
– Ну а я-то сам буду полковник Афонька Хлопуша, а вон тот на рыжаке -- граф Ивашка Зарубин по прозвищу Чика.
– Да уж дремучие тута края!
– не затихал Чапай.
– Графьев да царев у вас еще не перевели. Не добралась, стало быть, сюда мировая революция.
– Опять огрызаться удумал? А не поучить-ка тебя уму-разуму?!
Чика, перестав играть клычем, изготовился рубануть с плеча. Хлопуша из ножен с лязгом выхватил палаш.
– Цыц! Ополоумели совсем?! Назад, стервецы!
– Взревел Петр Федорович.
– Из нашенских он, из голытьбы.
Хлопуша разочарованно убрал палаш в ножны, Чика не хотя одернул своего жеребца, сплюнув под копыта чапаевской кляче.
– Не спроста Гагана на тебя указала, - царь смерил Чапая пристальным взглядом, - ибо наступает день гнева Его. Когда кожа раба не в силах будет терпеть плети хозяина, когда господин ограбивший слугу будет есть на золоте и отрыгивать жемчугом, тогда призовет Он Четверых, дабы выжечь скверну пламенем праведным!
– К чему же вам я?
– поинтересовался Чапай.
– Соображают-то на троих.
– Ты не глумись, - ответил Петр Федорович.
– Послана птица Гагана отыскать четвертого, чье ремесло смерть. Сойдется он с другими всадниками, имена которых Праведность, Война и Голод дабы вместе умерщвлять род людской мечом и голодом, мором и зверями земными.
– А што и возьмем его в нашу ватагу!
– балагурил Хлопуша.
– Вона у него и лошадка имеется бледная да костлявая как сама смерть.
– Чудно-о, - протянул Чапай.
– Ну я анкиному китайчонку всыплю за его травку лечебную! Сон не сон, вроде взаправду, но такой ахинеи слушать не доводилось. Вороны какие-то огромные, клячи говорящие -- где такое видано, а все перед глазами.
– Ишь ты до сих пор не верит, - злился Чика.
– Да гутарют тебе, дурню, час последний близится, обнажи с нами саблю на несправедливость, на грех! Не хужей нашего ведаешь, каково под барской пятой. Иль горя мало мыкал, нищеты не изведал? А што до титулов наших, то для людишек глупых выдумано, ибо не за кем не идут людишки-то, окромя как за батюшкой-царем да его воеводами.
– На той-то сторонке, - Хлопуша указал на другой берег, который снова укутался в одеяло из тумана, - сбираются несметные полчища из четырех углов земли. Вздумали, ироды, оборонить шкуру свою, дабы упиваться и дальше грехом безнаказанно, а черный люд навеки заковать в оковы железные, дабы служил он им как и встарь.
– В том-то войске всё бояре да дворяне, бока жирные, рожи розовые ждут нас дожидаются, - вторил Чика.
– Ха! Диспозиция знакома. Классовый враг значит бесчинствует?!
– обрадовался Чапай.
– К ногтю его! Выводи Петр Федорыч дивизию или шо там имеется, форсируем сходу речушку и покамест буржуи очухаются вломим им по первое число!
– Только учти, товарищ начдив, - вдруг заговорила давно молчавшая кляча, - что от той войны всему миру конец, в огне праведного гнева сгорит и сорняк и добрый плод. Таков уж Его замысел: поле новыми чистыми семенами засеять, а перед тем поле расчистить требуется.