Сказ о тульском косом Левше и крымской ай-Лимпиаде
Шрифт:
– Ах, беспокойное сердце, не беспокойтесь! Как же мы можем уступить кому-то на своей земле, в окружении родных нам гор? – утешал ее граф Михайло, сам однако же не вполне уверенный в справедливости своих слов.
– Пусть только попробуют недопрыгнуть – пожалеют что на свет родились! – мрачно отозвался Платов прищелкивая нагайкой по ледяным наростам.
Однако же первый день соревнований принес одни разочарования. Хотя горы были и вполне уже родные, и все тропы хоженые-перехоженые, и все атлеты битые-перебитые, а только толку с того стало чуть. Зрители аж совсем глотки сорвали болеючи, но отечественные бегуны на лыжах, с ружьями и без таковых, как-то тормозили и угнаться за иноземцами не могли. Причин перебрали много, приплели и лешего с домовым; на наглые рожи пруссаков с варягами при награждениях и глядеть было противно – те обвешивались серебром да рыжим золотом как свиньи грязью, засыпались цветами, заливались шипучим игристым вином и от гордости так и хрюкали.
– Да куда ж они стреляют в белый свет как в копеечку, дыхание ж задерживать надобно, остолопы! – шумел казачий генерал, но все было бесполезно. То ли смазку к лыжам Левша подобрал вставши в тот день с правой ноги, то ли не все расчищенные кирпичом ружья тульского завода поствольно заменили на англицкие, но только как не орал герр Пухлер, как не надрывался известный уже нам губернский комментатор «зайка, беги!», а дело не двигалось.
– Я же говорил – они не в форме! – ужасался Пухлер, видя как и норвежки, и немки, и даже теплолюбивые француженки обходят его девочек как стоячих. – Кушают все в три горла, под ними лыжня проседает!
– Ах лыжня проседает! Да ты у меня сейчас сам просядешь! Запорю! – кипятился Платов, который принявши кизлярки терпеть не мог пораженцев и засланцев.
– Спасите! Убивают! Ахтунг! Моя капитулирен! – кричал Пухлер, бегая вокруг сугробов быстрее лыжниц и ловко уворачиваясь от нагайки.
Лесистратова не без удовольствия поглядела на это зрелище а потом вдохнула и пошла любоваться прыгунами с гор и прочими самоубийцами. Величественные хвойные леса были укутаны снежком, ледяные кристаллы сияли под солнцем, особенно если глядеть снизу вверх. Иноземцы бродили толпами, кто в чем – даже попадались в шкурах и шапках викингов, с рогами, уже кем-то наставленными и даже обломанными. Все веселились, пели, пили медовуху, жевали пирожки с требухой от местных торговок, и Лиза почему-то вспомнила что в окрестностях куда-то пропали все бродячие собаки. Из предосторожности она не стала пробовать местных яств и ограничилась только хоровым пением с какой-то подвыпившей компанией варягов.
– Идите к нам, у нас весело! – соблазняли ее со всех сторон, но Лиза на то не соблазнялась, помня что ей надобно обходить все леса и горы не просто так а с инспекцией. Отметив что все идет более-менее пристойно, пьяных в снегу валяется относительно мало и команды волонтеров подбирают и отвозят их в приют для опьяневших регулярно а жандармы веселью особо не препятствуют, она уже собралась уходить восвояси. Однако общее мажорное настроение публики передалось и ей, Лиза как-то замечталась и даже слегка заблудилась в трех соснах. К счастью ей на пути попался граф Г., который любезно помог добраться домой и проводил в палатку, раскинутую прямо под звездным небом, ну а что там у них происходило далее – то нам неведомо, со свечкой не стояли.
А тем временем не за горами были и розыгрыши прочих комплектов медалей, изготовленных тульским народным умельцем Левшой. Обычно тот за что не брался – все у него мушкетон получался, но тут он прямо сам себя превзошел, изобразивши на каждой медальке лоскутное одеяло своей покойной бабушки, которое должно было символизировать многообразие державы нашей, в коей в одном месте может и пусто – но в другом зато так густо, что прям кричать хочется от счастья. За такую хитрую символику Левша был еще ранее пребольно отодран за волосья суровым Платовым, скорым на эту милость, однако же менять что-либо было тогда уже поздно – все комплекты наград лежали новенькие, готовенькие и материал казенный – медь с серебром и позолотой – весь вышел.
– Ну уж как получилось так и получилось! И даже очень миленькие, – заступилась Лиза за Левшу, которого почитала прямо секретным джокером в своей колоде.
– Тут дело не в качестве, а в количестве! Свое надо забирать, и чужое не забывать. Пока не выходит, однако ж будем уповать и верить, надеяться и молиться… – промолвил граф Г., вспоминая воскресную проповедь отца Силуана, подкрепленную дегустацией вин из поповской винодельни. Этот святой отец, как выведал граф, заблаговременно приехал на ай-лимпийскую стройку из далекого Свияжска с одним только стадом свинок, но быстро развернулся и устроил на месте и винодельню, и сыроварню, и иконописную мастерскую, словом об сей деятельной натуре никак нельзя было сказать что ничего тяжелее креста в руках не держал.
– Вот-вот, кто не добег или с дистанции убег – пусть помолится! Я тут собираюсь ввести военно-полевые суды и дезертиров от спорта будут прямо-таки вешать за ногу и об угол, а также снимать с довольствия, – пояснил Платов мрачно.
Лесистратова задумалась, представляя себе эту сцену, и решила все-таки как-то уберечь нужных ей дворовых от подобной участи, несмотря на их глупость и нерасторопность в атлетизме.
На второй день снова разыгрывали награды, но как назло нам опять не везло. Новонабранные деревенские хоккеисты резали стальными коньками-резаками лед горного озера, но перебегать и перебросать канадцев никак не могли. Лыжники тоже бежали-бежали, да за норвежцами не угонялись. Саночники жаловались что то лед залит плохо, то полозья у саней стоят криво, и даже Левша не мог их как следует настроить. Одним словом и близко, да не то.
– Нету в них инстинкта убийцы, видишь ворота так колоти а не баклуши русские бей пол-часа! – сетовал заокеанский тренер, который даже стал плохо кушать видя что не отрабатывает своего жалования, но по дородной фигуре это никак не было заметно. – Не могу же я сам выйти на лед и сыграть за них!
– Сие никак невозможно – у нас весьма тонкий лед, – соглашались собутыльники, хлебая разбодяженный виски со льдом, смороженным из воды якобы святого источника, а на самом деле из ближайшей проруби.
Вечером на спешно собранном военном совете строго конфиденциально подводились итоги и шли прения сторон.
– Только борцы кавказской нации радуют – всех загрызли! – пояснял Платов. – Европейские людишки дюже их боятся.
– А уместно ли нам гордиться успехами столь недавно присоединенных к России и покоренных народностей? – вопросил граф Г. как всегда патриотично, но несколько не к месту.
– Ах, граф Михайло, уместно или нет – неважно, все равно все медали в общую копилку падают. Вон еще золотишко, еще серебришко, а наши-то лыжники все в хвосте плетутся!
После долгих споров и совещаний решено было бросить на духовное окормление отечественных ай-лимпийцев целую стаю попов, а отставшим для пущего позора за четвертые места выдавать деревянные медали, наструганные Левшой одной левой, из березовых чурок. Попы немедленно закадили кадилами и замахали крестами, святой водой залили всю Ялту и пол-горы Аю-Даг, но ни в вихлянии с горы по снегу на одной доске, сиречь сноуборде, ни в прыжках с ледяного раската акробатическим свободным стилем, названным на англицкий манер фрии-стайл, нигде золотишка не намыли.