Сказ о Владе-Вороне
Шрифт:
Глава 13
В ту ночь, когда Влада разбудила острая тревога, он первым делом к Кощею поспешил, ворвался в покои, даже не постучав, о порог запнулся, чуть шишку не набил, шуму наделал — мертвого поднять можно.
— Перо зовет, — объяснил Кощей, открыв один глаз и оглядев взъерошенного, задыхающегося от быстрого бега Влада. — Сам отдал, тебе и расхлебывать, — и на другой бок перевернулся, молвив уже сквозь дрему: — Теперь понял, почему перья раздавать не след? Мороки больно много.
Делать нечего. Пришлось оборачиваться и лететь на зов. Крылья
Селение алым пламенем пылало. В дыму мелькали тени, раздавались крики и звон клинков — не разобрать, кто с кем дрался и кому помогать. Впрочем, Владу и не пришлось, поскольку у алтаря в виде камня и идола с изображением Перуна стоял Златоуст, перо перед ним в воздухе висело и переливалось всеми цветами радуги.
Влад аж засмотрелся, едва не проморгав, когда к волхву лиходей с мечом подскочил, замахнулся на безоружного. Вмиг Влад человеком обернулся и клинок на клинок принял. Ждал боя, а того не произошло. Упал разбойник, на зад сел и принялся истово креститься, судорожно шепча молитвы чужому богу пополам с древним «Чур меня, чур».
— Предатель и гниль, сволочь поганая, падаль! — грудь сперло от жгучей ярости. Не столько важным было, что глупец византийской дряни поддался, сколько то, что хотел убить безоружного. Златоуст, конечно, умел постоять за себя, но то — дело десятое. Ублюдок ведь поднял бы руку и на старика беспомощного, и на ребенка, и на женщину, отпор дать не способную.
Разбойник меч выронил, взвыл какие-то песнопения на языке чужом.
«Убивать такого, как в дерьмо наступить, — подумал Влад с досадой, — противно, брезгливо и гадостно. Но и прощать нельзя».
— УБИРАЙСЯ! Будь проклят! Не ходить тебе долго по земле-матушке! — Влад и сам не понял, откуда взялась в голосе такая мощь. Лиходей попятился, руками и ногами по земле перебирая. Остальные, даже кто далеко стоял, дрогнули, мечи опустили в замешательстве и чуть ли не с ужасом смотрели на Влада. Над головой тучи собрались, грянул гром и пролился ливень не как из ведра, а как из десятка. Дышать невозможно стало, но, излившись и пламя затушив, вода небесная быстро иссякла. Разошлись тучи, очистив небосклон.
Тут-то к разбойнику и подскочила девица в обгорелом сарафане и пока тот глаза лупил, ударила топором по темечку, выкрикнув:
— Будь проклят пес смердящий!
Оглянулась она на Влада, криво усмехнулась и к прочим разбойникам направилась: без страха, удобнее топор перехватив. В том, что зарубит ворогов и сомневаться не приходилось: веяло от нее священной ненавистью, которую так жаждали пришлые проповедники изничтожить, оклеветать, да не получится. Потому что на Руси всякая погань, законы неписанные преступающая, иного недостойна и непременно поплатится раньше, чем окажется пред Вием в Нави.
Волхв Златоуст за спиной шумно выдохнул, хотел что-то сказать, да Влад его опередил.
— Перо храни и дальше, — велел он, перехватил меч поудобнее и пошел рубить нечисть поганую в людских обличьях.
Именно этого боя ему и не хватало, чтобы всю ярость, на смирении замешанную, наконец выплеснуть. Не жалел он лиходеев, хотя, если бы постарался, признал бы в них знакомых, часто в тереме князя киевского виденных. Не его то уже был город, не Влада. Предал князь и веру предков, и силу своей земли, пошедшие за ним люди — и того хуже: самих себя за блага изничтожили. Рубил их Влад и чувствовал лишь удовлетворение. Не дело нападать на безоружных, никакой беды не сделавших, — за то поделом и расплата будет. Однако при этом понимал: коли враг на Русь нападет, ему безразлично станет, какому чужому богу люди молятся и как мыслят-заблуждаются. Пусть для них Влад — птица черная, злокозненная. Ему то неважно. Прилетит он на защиту Руси, чтобы точно так же врагов бить, как сейчас дружинников киевских. Потому что свои, и кровь в их жилах — не водица…
— Не даст Златоусту жизни Владимир Красно Солнышко, — говорил тем же вечером Кощей, что-то записывая большим острым пером невиданной синей птицы.
Лист хоть и на томе толстом лежал, буйволиной кожей туго обитом, а подглядеть и письмена прочитать не выходило — все расплывалось перед глазами; если и удавалось Владу рассмотреть, то отдельные руны.
— А ты не любопытствуй раньше времени, — пофыркивал Кощей, — плошку с жидкостью письменной держи лучше, а то опрокинется еще, постель мне содержимым испачкает.
Чародей пребывал в хорошем настроении, несмотря на то, что Влад ему поведал. Это удивляло.
— Златоуст правян чтит, за ним тянутся люди, которые новую веру принимать не хотят, — сказал Влад. — Потому Владимир и гневается.
— О том и речь.
— Я лишь не понимаю, почему ты повеселел, — признался Влад. — Златоуст ведь и тебе услуживал, и мне помог тогда…
— Не мне, — поправил Кощей, — а Чернобогу.
— Так не велика ж разница!
Кощей снова фыркнул и пробурчал что-то под нос. Влад разобрал лишь: «… больно умный».
— Златоуст богов не забывает ни одного, за то честь и хвала ему. Сам он — волхв великий и мудрый, у него учиться следует, — заявил Кощей, намного разборчивей; вроде говорил и меж делом, а воспринялось распоряжением и советом. — Из меня наставник жуткий, Влад, особенно если ты вообще ничего не умеешь, а вот он без лишних криков и шуток спокойно объяснит, соломкой али кубиком корень женьшеня нарезать надобно или, скажем, на какой зорьке и куда надо пойти, чтобы папоротников цвет сам на твоем дворе вырос.
— Ты снова потешаешься, — укорил Влад.
— Я-то?..
— Нехорошо над чужой бедой смеяться.
— Оттого и радуюсь, что не беда это, Влад. Ты вот… — Кощей, на миг задумавшись, куснул кончик пера, — отведи Златоуста и тех, кто с ним, в Китеж-град, а уж я через тебя подсоблю, чтобы скрыть его ото всех, у кого взгляд ложью замылен, а сердце правильного пути не ведает. — И он развеял наконец чары над свитком. — Справишься?
— Справлюсь, — заглянув в него, ответил Влад.