Сказание о Ёсицунэ (пер. А.Стругацкого)
Шрифт:
И он их срубил, завалил комли снегом, а верхушки с листвой выставил над волнами реки.
Нагнав Судью Ёсицунэ, он сказал:
– Я там подправил немного наши следы.
Судья Ёсицунэ оглянулся. Позади с грохотом катились воды горного потока. Дела древних лет пришли ему на память, и он произнёс с большим чувством:
– Кётёку, возлюбивший песню, плыл в лодке, опрокинулся и утонул. Хоте, возлюбивший флейту, плыл на бамбуковом стволе, перевернулся и утонул. Чжоуский Му-ван взобрался на стену и вознёсся к небесам. Чжан Бо-ван в древности переплыл на бревне Великое
Они поднимались в гору и вскоре очутились в расселине, защищённой от ветра. И сказал Ёсицунэ:
– Аварэ, отменное место! Здесь будем ждать врага. Если враг с ходу перейдёт поток, будем расстреливать его сверху вниз, а когда кончатся стрелы, вспорем себе животы. Если же эти мерзавцы переправиться не смогут, мы проводим их восвояси насмешками.
А монахи уже тут как тут, подступили к реке.
– Неужели здесь можно перейти? Да тут нипочём не переправиться! – закричали они и отчаянно забранились.
– Каков бы он ни был, этот Судья Ёсицунэ, – сказал тогда Дзибу-но Хогэн, – он всё-таки человек, а не злой дух. Значит, должно быть здесь место, где можно переправиться. – Он внимательно огляделся и заметил склонённые над водой бамбуки. – Ну вот, так я и знал! Они хватались за эти вон стволы и переходили! Это каждый может. Давайте сюда, братья!
И вот три монаха с вычерненными зубами, в панцирях с полным прикладом, при копьях и алебардах за поясом взялись за руки, рванулись вперёд с лихими воплями и прыгнули. Они ухватились за верхушки бамбуковых стволов и с криком «Эйтц!» попытались подтянуться, но ведь Бэнкэй только что срубил эти стволы под корень, и монахов накрыло с головой, понесло и ударило о камни, и больше их не было видно. Прахом легли они в водяную могилу. А когда на том берегу, высоко на склоне горы, дружным хохотом разразились шестнадцать воинов, братия только подавленно молчала.
Потом Преподобный Хитака сказал:
– Это дело рук дурака по имени Бэнкэй. И дураками мы будем, если останемся здесь ещё хоть недолго. А если идти вверх по течению в обход, на это уйдёт несколько дней. Давайте лучше вернёмся в храм и всё хорошенько обсудим.
Никто не сказал на это: «Стыдно! Один за другим прыгнем в реку и умрём!» Все сказали: «Правильно, так и сделаем». И они повернули назад по собственному следу.
Увидев это, Судья Ёсицунэ подозвал к себе Катаоку и сказал ему:
– Окликни ёсиноских монахов и передай: «Ёсицунэ-де признателен им, что проводили его столь далеко, хоть и не сумели переправиться за ним через реку». Это им на будущие времена.
Катаока наложил на свой лук нелакированного дерева огромную гудящую стрелу, выстрелил через ущелье и крикнул:
– Слушайте слово господина! Слушайте слово господина!
Но монахи убредали, словно бы не слыша.
Тогда Бэнкэй в промокших насквозь доспехах взгромоздился на поваленное дерево и заорал им вслед:
– Если кто-либо из вас наставлен в искусствах, глядите сюда! Бэнкэй, знаменитый в Западном храме на горе Хиэй, исполнит танец рамбёси!
Услыша это, монахи приостановились. «Давайте посмотрим», – сказали одни. «Нечего нам смотреть!» – возразили другие. Бэнкэй произнёс:
– Играй, Катаока!
И Катаока с совершенно серьёзным видом принялся отбивать такт боевой стрелой по нижней части лука, припевая: «Мандзайраку, мандзайраку – радость на множество лет…» Бэнкэй танцевал и танцевал, а монахи глядели на него, не в силах повернуться и уйти. Но сколь ни забавно он танцевал, ещё потешнее была песня, которую он повторял снова и снова:
Если весной плывёт по рекеВишенный цвет,Какое мы имя дадим реке?Назовём Ёсино.Если осенью плывёт по рекеКрасный кленовый лист,Какое мы имя дадим реке?Назовём Тапута.Ах, незадача! Зима к концу,А по реке плывутМонахи, красные со стыда,Красные, что кленовый лист!Один из монахов, неизвестно кто, крикнул:
– Болван ты!
– Если есть у тебя что сказать, говори! – предложил Бэнкэй, и тут наступил вечер.
Когда сгустились сумерки, Судья Ёсицунэ сказал своим самураям:
– Жаль, что не удалось нам беззаботно угоститься вином и яствами, которыми одарил нас от чистого сердца Саэмон из храма Будды Грядущего. Может, кто из вас успел прихватить что-нибудь с собою? Тогда выкладывайте. Нам надлежит отдохнуть, прежде чем двинемся дальше.
Все сказали:
– Когда приблизился враг, мы кинулись бежать наперегонки, и никто ничем не запасся.
– Не очень-то вы предусмотрительны, – произнёс Ёсицунэ. – А я прихватил только свою долю.
Им-то казалось, что побежали все разом, так когда же успел господин их запастись едою? А Ёсицунэ уже извлёк из-под панциря бумажный свёрток, а в нём двадцать лепёшек моти в мандариновых листьях. Он подозвал Бэнкэя и сказал:
– Всем по одной.
Бэнкэй разложил лепёшки на расстеленном кафтане, затем наломал веток дерева юдзуриха и принялся откладывать на них одну лепёшку за другой, приговаривая:
– Одну для будды Единого Пути Итидзё; одну для будды Прозрения Бодай; одну для бога Досодзина, охранителя дорог; и одну для защитника буддийского учения Сандзингохо, горного духа.
Он взглянул на оставшиеся лепёшки. Их было шестнадцать. Людей тоже было шестнадцать. Он положил одну лепёшку перед господином, четырнадцать роздал товарищам и объявил:
– Теперь осталась одна. Добавим её к четырём для богов и будд и посчитаем, что эти пять достались мне.
Взысканные такой милостью господина, все воины с лепёшками в руках громко восплакали.
– Сколь печален сей мир! – стенали они. – Во дни процветания, когда желал господин наш явить свою милость, то дарил нас за верность отменным доспехом либо резвым конём, а ныне рады тому мы, что пожаловал нас он лепёшкой! Сколь это печально!