Сказание о кентавре Хироне

Голосовкер Яков Эммануилович

Зашумел кедровый бор, загудел - так зашумел и загудел, как еще никогда не шумел даже под грозовым ливнем Зевса.

Завопило все лесное племя:

– Эй-го! Хирон в ответе. Пусть несет он кару за все племя кентавров. Эй-го! Изгнать Хирона с Пелиона: он - кентавр. Эй-го! Пусть старый Питфей скажет свое слово. Эй-го!

И пошло "эй-го" по всему бору гоготать:

– Эй-го! Эй-го! Эй да го!

Тогда поднялся над толпами древолюдей-лапитов их старый вождь, муж-сосна Питфей.

Прям и сух он, словно мачта корабельная. Много ран на нем покрылось корою. Весь рогами увешан. Грозен. Во все стороны торчат

эти рога, словно не рога они, а голые сучья. В рыжей шкуре прямой его стан. Чуть алеет эта шкура под лучами. А сверху, на его лесной шапке-макушке, всё колеблются боевыми перьями иглы, и звенят на них тонко колокольцы его древнего шишака.

Старый вождь, старый - дед Тезея.

Стали слушать древолюди Питфеево слово:

– Много есть древолюдей-лапитов. Есть в Магнезии лапиты Офридские. Вождь над ними был Кайней, сын Элатона. Пал Кайней под руками кентавров. Высокий над ним курган из трупов. Лежат трупы лапитов стволами. На ланитах кентавры табунами. Горе павшим! Слава живым! - таково слово живой жизни. Не по титановой правде Живут кентавры. Эй-го! Эй-го!

И ответил Питфею могуче сход:

– Эй-го! Эй-го! Говорил Питфей:

– Всех славнее лапиты Пелиона. Всех выше среди них Питфеево племя мужей-сосен. Великаны мы, великаны!

Солнечнее всех вождей-лапитов был Иксион, сын Фле-гия-титана. И от Иксиона-титана родила Нефела диковину: не людину, не коня, не дерево, - не титана, не бога и не зверя, а и то, и другое, и третье: был он - конь, и людина, и дерево - кусок зверя, бога и титана.

Был он смертен и был бессмертен. То одно в нем умирало, то другое, испаряясь, как облако, на небе, а он жив: ржет, и скачет, и хохочет, и листвой шелестят его хвост и грива. Прозвали это чудище кентавром. Не похож он был на лесных собратьев, не похож был ни на что земное. Только облако порой на небе примет вдруг его образ и исчезнет. Лют он был, смесь огня с водою, вспыхнет злобой, страшно полютует и обмякнет разом, весь раскиснет. Пасся он на горах с табунами Магнезийских кобыл зеленых. И пошли от него, от Чудища, не кони - а копытные кентавры, коненогое людское племя.

Вот откуда лесные кентавры, племя яростное на Пелионе. Неповинен в их делах кентавр, сын Крона...

– Неповинен! - кричали старые лапиты.

– Повинен! - кричали молодые. - Он кентавр, и значит, он повинен.

А третьи кричали всех громче, что повинен он и неповинен: со старыми кричали "неповинен", с молодыми кричали "повинен".

– Эй-го! Эй-го!

Долго, долго шумел сход в кедровом бору на Пелионе. Пришла ночь, и лапиты уснули. Где и как кто стоял, так там и уснул. Не уснул только старый вождь, муж-сосна Питфей, давний друг кентавра Хирона.

Зашагал он, прямой и высокий, к другу Хирону на поляну. Шел он медленно, шаг за шагом, не сгибаясь под ночным Ветром, и качались иглистые перья на его голове, древомужа.

Высоко в воздухе замелькали смолистые факелы в руках у кентавров, беглецов с кровавой свадьбы Пейрифоя и Гипподамии, озаряя их дикие лица. Еще хмель от вина и битвы не вышел из их звериного тела. Бурно дыша, в ранах, покрытые кровью - своей и лапитов, метались они буйной ватагой по поляне, взывая к Хирону. Вихрятся во мгле огромные тела, пламя и дым. Сверкнут белки обезумевших глаз. Упадет блик на конский круп или руку, сжимающую камень. Беспощадной отвагой и смятением звучали в ночи их голоса.

Гонятся

за кентаврами лапиты. Ведет их вождь лапитов Пейрифой. С ними полубоги-герои и Гипподамия на своей белоногой кобылице, - словно амазонка на Пелионе.

Мало уцелело кентавров. Кто не пал на свадебном пиру, тот лежит на тропах и в лощинах, истекая кровью и грозя в предсмертной тоске небу Кронидов. Мчатся одинокие исполины, мчится громокопытная гурьба по равнинам Фессалии, через Истм - туда, на остров Пелопа, на Фолою, где в пещере живет благой кентавр Фол.

Истребили древолюди-лапиты и полубоги-герои титаново племя кентавров, изгоняют их с Пелиона. Свершилась воля Кронидов. Скажут боги: само себя погубило свирепое племя. Кто же напомнит богам, что они, победители древних титанов, изгнали с золотых феакийских полей титаново племя когда-то благих кентавров? Одичало блаженное племя, озверело, и только мудрый Хирон и Фол-гостеприимец два образа высокой жизни стоят пред богами как упрек земли высокому небу Кронидов.

– Бегите и вы на Фолою, - сказал Хирон. - Здесь задержу я преследователей. Не пройдут они мимо Хирона. Не глыбами камня, не ясенем пелионским, не титановой рукой сына Крона - правдой титановой, песней и струнами задержу я лапитов и героев. Бегите!

И умчалась последняя ватага, уцелевшая от племени кентавров, со склонов лесных Пелиона. Остался на всем Пелионе из кентавров один Хирон. И долго смотрел он вдаль, на мелькающее в ночи пламя факелов в руках беглецов, провожая глазами остатки изгнанного племени титанов.

Еще Эос-Заря не умылась, еще только выводила пурпурного коня на небесную дорогу, бросив на ветер багряную хламиду, утопающую в пурпуре моря, когда вышли из лесов на поляну к пещере Хирона древолюди-лапиты во главе с Пейрифоем. А за ними на коне - Гипподамия.

Был свободен вход в пещеру пелионского врачевателя. Не раз он спасал здесь лапитов от болезни, беды и смерти.

У самого края скалы близ пещеры, высоко над долиной, именуемой Думы Пелиона, стоял хозяин-кентавр и смотрел на далекий Олимп. Рядом на камне лежала лира из рогов неведомого ланитам зверя. Тихо пел он привет рассвету, и с далекой окраины неба обернулась к нему титанида Заря-Эос, держа руку на гриве коня.

Одинок был Хирон. Ни друга рядом с ним, ни питомцев-героев, ни Меланиппы. Ушли герои.

Не знали полубоги-герои, что пойдут лапиты с Пейрифоем к Хирону. Не было с ланитами и Тезея: амазонки грозили героям - и ушел Тезей поспешно с Пелиона на борьбу с титановым племенем амазонок.

Раз решив, не умел перерешать Пейрифой. Что сказал, то тотчас и выполнит. Тверд был в слове, и в деле, и в дружбе. Спустится ради друга в преисподнюю, хотя бы его там навек приковали. Поднимется ради друга на небо даже под копьями молний. И, когда он слышал слово "измена", из его сердца уходила пощада.

Говорили: жесток он в дружбе. Не прощал он другу даже колебания. Если скажет другу: "Прыгай в пропасть" - должен друг, не мешкая, прыгнуть в пропасть. Если скажет другу: "Ввергнись в пламя" - должен друг, не мешкая, ввергнуться в пламя. Раз он крикнул: "Я бы срубил мысль, если б мысль мне поперек дела стала!" А другой раз сказал: "Смерть стоит не за спиной героя впереди бежит она от страха перед героем".

Стремительным прозывали его лапиты - так быстр он был во всяком деле. А герои называли его Испытанный.