Сказание о Майке Парусе

Дедов Петр Павлович

Маркел решил воспользоваться случаем, чтобы запасти харчишек на дальнейшую дорогу. Шибко изголодался он за последнее время: кормился случайными подачками, а то подрабатывал у каких-нибудь одиноких вдов да стариков — дрова помогал пилить, пригоны очищать от навоза...

А тут — случай такой... Даже радостно стало на душе, будто вернулся он в свое детство, когда шумной мальчишеской ватагой ходили по дворам, набив карманы овсом и житом, и, переступив порог очередной избы, горстями пуляли зерно в притворно испуганных хозяев, приговаривая: «Уродися,

жито, чтоб жилося сыто! Жито и овес — чтоб в оглоблю рос!»

А потом хором начинали «славить»:

Славите, славите, Вы ничо не знаете? Мы зачем пришли: За копеечкой! Не дадите пирога — Мы корову за рога! Не дадите булку — Выведем на улку!

Дети пели шуточные «славки» да «колядки», а взрослые парни и девки — длинные песни-молитвы во славу Христа и хозяев дома.

Маркел помнил эти песни и, зайдя в первую же избу, стесняясь до слез, затянул одну хриплым простуженным голосом.

В избе было сумрачно и необычайно тихо, и, лишь привыкнув маленько к темноте, Маркел разглядел множество любопытных ребячьих глаз, которые смотрели на него отовсюду: с лавок и топчанов, с печки и полатей, даже из-под стола. Изба до отказа была набита детишками, частью — голопузыми, частью — в одних замызганных холщовых рубашонках.

«Вот это да-а! — поразился про себя Маркел. — Занесла меня сюда нелегкая... Сколько же их тут? Поди, поболе дюжины?» И только теперь заметил хозяина и хозяйку, неподвижно сидевших в кути.

— С рождеством Христовым вас, — промямлил он, отвешивая земной поклон.

— Тебя тоже, добрый человек, — скрипучим голосом отозвался хозяин, а баба стала шарить в кути, извлекла откуда-то на свет божий завернутый в рукотер черный пирог, отломила половину. Пирог был еще парной, запахло кислой капустой, ребятишки, как по команде, повернули головы, жадно уставились на руки матери.

Маркел было попытался отказаться, но хозяйка настойчиво совала кусок пирога ему за пазуху, даже обрадованно как-то уговаривала:

— Бери, бери, не стыдись. Разговейся на Христов праздничек — не побрезгуй. Чем богаты, тем и рады... К нам ить никто не ходит колядовать — все больше в богатые дворы заворачивают... Не побрезгуй, добрый человек...

Маркел выскочил из избы, как ошпаренный, весь потный от стыда.

«Последний кусок у ребятишек урвал, — крутилось в голове, — так вот почему они уставились все на меня, как на чучело гороховое! К ним из местных-то никто не ходит, знают их бедность... И как обрадовалась хозяйка-то...»

Оправившись от смущения, Маркел сказал себе со злым весельем:

— Хватит нищих-то обдирать. Тряхнем-ка толстосумов!

Он выбрал самый богатый по внешнему виду двор и направился к нему.

Из-за высокого заплота выглядывал просторный крестовый дом, прочный и приземистый, как гриб-боровик. Все надворные постройки: сараи, амбары, дровники, сенники, даже овин и баня — располагались под одной общей крышею — на сибирский манер, чтобы легче было управляться по хозяйству в лютую и метельную зимнюю пору. И сам дом был хорошо приспособлен к здешнему климату — низкий, с крохотными окнами и маленькими дверными проемами. Хоть не шибко-то удобно, зато тепло.

«Толковый живет хозяин», — подумал Маркел и толкнул тяжелую дверь калитки. Как надо было и ожидать, навстречу, гремя цепью, рванулся огромный пес-волкодав, но до расчищенной к избяному крыльцу дорожки не достал, — зависнув на укороченном поводе, задохнулся в бешеном лае. Хозяева, значит, сегодня принимали.

Маркел вошел в избу, запел во славу Христа. В передней несколько женщин копошились у огромного зева русской печи. Они приостановились и глядели на пришельца почему-то с улыбками.

— Ну и голосок же у тебя... — сказала старуха с длинной и морщинистой, как капустная кочерыжка, шеей.

— Он, маманя, поет на тот мотив, на какой наш кобель сидорову козу драл, — захохотала краснощекая и, видно, озорная молодуха.

— Да уж кобель у вас — что надо, — пробормотал Маркел.

— Во-во! — закрутила маленькой головкой на шее-кочерыжке старуха. — Сразу видать — чалдоны! А то вон хохлы-чаехлебы на другом конце деревни живут, дак их по тявканью ихних собачонок узнать можно: чай-чай! Чай-чай! А уж на нашем-то порядке кобели, как в бочку, бухают: борщ-борщ! Борщ-борщ!

— Да еще и с мясом! — похвалилась краснощекая молодайка и от избытка праздничного счастья раскатилась звонким смехом. Но тут отворилась дверь из горницы, и она отвернулась, прыская в ладонь.

Показался нарядный старичок в бархатной поддевке и в таких широченных плисовых шароварах, заправленных в высокие узкие сапоги, что напоминал игрушечный пряник на палочке.

— Во, и нам колядовщика бог послал! — крикнул он, увидев стоявшего у порога Маркела. — Ну-ка, бабы, попотчуйте парня, штобы весь год помнил Парамона Похомова! А то, вишь ты, скупердяем меня все считают, черти голопупые! А какой я скупой, скажи на милость? — старичок подбежал к Маркелу, приосанился фертом — руки в боки. — Ну, ты вот, паря, скажи: скупой я али нет?

— Не знаю, — улыбнулся Маркел.

— Зна-аешь! — наседал хмельной хозяин. — А ну — скидавай свои лохмотья, айда-ко за стол! Сегодня Парамон Похомов всех угощает! Радость у меня — сынок приехал! Што?! Не моги перечить, разболакайся моментом!..

Он потащил Маркела в горницу, и тот опешил в дверях: за столом, среди бородатых мужиков, сидел колчаковский офицер в серебристых погонах поручика. Но отступать было поздно. Игрушечный старичок тащил его за собою, грубо толкал в бока.

— Иди, иди, паря, не слопают тебя тутока. И без тебя закуски эвон сколько...