Сказание о Старом Урале

Северный Павел

Парень проворно схоронился за елками и сразу вздохнул облегченно: из темной щели оврага, все еще окутанной туманом, спугнув стайку чирков, вышел крупный сохатый, вынес на сошниках рогов обрывки тумана и целый рой гнуса. Мотая головой, он пытался скинуть с рогов пряди лишайника, счесанного с деревьев.

Сохатый постоял среди незабудок, отряхнулся и побрел, шумно бултыхая водой, к самой быстрине речки, где прорыла она себе тропку среди плывунов и кувшинок. Опустив морду к воде, лось дыханием раздул-разогнал с нее утонувших

ночных мотыльков и начал пить, мягко причмокивая губами.

Иванко долго смотрел на лося. Бурая с густой сединой спина обильно полита росой: с поджарых боков еще скатываются блестящие капельки. В надбровных дугах лишаями налипла мошкара, а возле ушей, у рогов, сизо-красными бусинами свисали вздувшиеся клещи.

Пока сохатый несколько раз окунал голову, чтобы смыть с глаз мошкару, в овраге хрустнул валежник, и из кустов тальника, крадучись по стволу затонувшего кедра, вышла ушастая рысь. Она уже давно скрадывала сохатого в овраге, но упустила момент нападения и теперь опять с осторожностью подбиралась к великану.

Сохатый заметил врага, но не слишком встревожился: в воде рысь ему не опасна, да и слишком она далеко для прыжка.

Рысь тоже оценила и силу и опыт противника. Такой дешево не продаст свою жизнь! Скаля зубы и как бы захлебнувшись от бессильной злости, рысь закашлялась с шипением и стала тоже лакать воду.

Великан напился, не упуская врага из глаз, отфыркался, поскреб копытом речное дно, замычал и, гордо запрокинув голову, пошел мимо рыси в глубину заводи. Уже в русле Колвы он погрузился в воду и поплыл. Сильное течение сносило его к противоположному берегу, залитому солнцем. Река здесь была неширока.

Иванко подождал, пока лось не выйдет на берег и не скроется в лесу. Потом поискал взглядом рысь, но хищница уже исчезла в кустах. Тогда Иванко берегом побежал к плотам. Задыхаясь на бегу, он видел, как бородатые мужики скатывают с берегового откоса плети стволов. Громыхая, они падали в воду, а здесь, уже на реке, женщины ловко цепляли их баграми и скрепляли в плоты. Иванко невольно залюбовался на эту слаженную работу...

– Эй, чего рот разинул, как ворона в жару?

От неожиданности Иванко чуть не присел. Увидев коренастого мужика, заросшего рыжей бородой, поклонился:

– Здорово, добрый человек!

– Почем знаешь, что добрый я? Здорово так здорово. Сказывай, кого в сем месте потерял?

– В Чердынь иду. Видать, заплутался.

– Крепость пошто понадобилась?

– С Руси я.

– Сиганул, стало быть?

Несколько плотовщиков, мужчин и женщин, бросили работу и сгрудились вокруг чужого человека.

– Сам из каких мест?

– Из-под Костромы.

– Аль тесновато стало на Волге-матушке?

Иванко насупился.

– Опричники Малютины вскорости всю православную Русь в разные стороны разгонят.

– Понятней сказывай! – выкрикнула пожилая женщина.

–

Нишкни, баба! Слыхала, сбег человек из родного места. Понимать должна, что про свою беду чужакам сразу не скажешь.

Подошел к Иванку седой одноглазый человек, осмотрел парня.

– А ведь пришлец правду сказал, мужики. Лапти – костромского плетения.

– Почем узнал, Денис?

– Потому и узнал, что сам из костромского теста спечен.

– Погляди-ка, измаялся как, сердечный! – пожалела беглеца пожилая.

– Куда плоты станете плавить? – спросил Иванко у рыжебородого.

– По первости в Чердынь, а уж там – в Каму. Строганова лес.

– А вы чьи будете?

– И мы – строгановские люди. Здесь, милок, по воле царя-батюшки всякий комар на любом болоте строгановский. И ты станешь их человеком. Для беглецов здеся они хозяева. Ты вот, к примеру, свою башку из одного хомута вытянул, а здеся сам же ее в другой всунешь. К Строгановым. Так-то, милок!

– А опричнина у вас водится?

– Этого нету. Но худого и без нее много. Ты нас не опасайся. Под стать тебе, недавно на строгановские земли пришли. Слава богу, что солеварами не стали.

– Стало быть, и в Чердыни они хозяева, Строгановы-то?

– В Чердыни царев воевода пузо отъедает, но все одно и он волю Строгановых выполняет, потому как и ему жизнь не чужая... Да ты ел ли седни, мил человек?

– Со вчерашнего дня голодую.

– А молчишь?

Рыжебородый мужик развязал котомку, брошенную возле костра, и вынул каравай ржаного хлеба. Переломил пополам о колено, подал Иванку половину:

– Ешь! – Потом покосился на сборище мужиков и баб, выругался: – Чего в кучу сбились, как овцы? Парней, что ли, не видали? Слыхали, что сказал?

Плотовщики нехотя разошлись, работа на реке возобновилась. Только кривой старик Денис не ушел от костра. От сухого хлеба у Иванка запершило в глотке. Он собрался к реке, зачерпнуть воды. Кривой остановил его.

– Из котла налей ягодного взвару, коли сухомятка не в охоту. Водица родниковая, а взвар – на пчелином меду.

Пришелец ел не торопясь. Горячий, душистый ягодный взвар на меду он осторожно прихлебывал из оловянной кружки. Так неторопливо и степенно едят люди, знающие себе цену.

– Поем, попью – пойду бабам пособлять плоты вязать.

– Нешто кумекаешь в нашем деле? – заинтересовался рыжий.

– Наш род от прадедов по плотницкому мастерству. Аргунами нас владимирцы и ярославцы кличут, да не простыми, а корабельными. Лодки да струги на Волге спокон веков ладим.

– Правду ли баешь? – недоверчиво переспросили кривой и рыжий в один голос.

– Право слово. Хоть сейчас дублянку излажу.

– Да ты, свет, для нашинских мест человек золотой. У Строгановых в коренниках пойдешь, они плотников берегут. Одним духом тебя в Чердынь к Досифею доставим.