Сказания и легенды Средневековой Европы
Шрифт:
4. Тайные науки перед судом инквизиции
Инквизиция обладала всем, что нужно для организации борьбы, да притом она с этой задачей и появилась на свет. Главною ее целью была борьба с ересью, и она так устроилась, что ни один еретик у нее не выскользнул из рук, не прокрался мимо. Рядом с этим она быстро разработала способы разведки и распознавания ереси во всех ее мельчайших оттенках, дабы безошибочно отличать «волка в овечьей коже» и уметь изобличить грешника, как бы он ни прикидывался невиновным и за какие бы ширмы ни прятался. Конечно, тут были со стороны инквизиции и беспрестанные увлечения через край, на практике выражавшиеся в том, что в число еретиков попадали люди, ровно ни в чем не повинные; это был просто-напросто избыток усердия старательных людей. Было и кое-что другое: преследование еретиков приносило, кроме чисто духовных плодов, еще и плоды мирские, житейские. Имущество богатого еретика обязательно конфисковалось и шло в известной доле в карман усердствующего инквизитора. Значит, ему было из-за чего стараться во всяком смысле.
Вникая в сущность ереси, в ее ухищрения и уловки, во все ходы и переходы,
Инквизиция довольно быстро огляделась и освоилась в темной сфере тайных наук и выработала точные правила для преследования всяких кудесников и чародеев. Уже в 1280 году вышел подробный свод таких правил, представлявший собою как бы наказ для следователей по всем делам о колдовстве и чародействе; впоследствии этот наказ все тоньше и тоньше разрабатывался и в конце концов представлял собою своего рода образцовое произведение по обдуманности, точности и дальновидности следственных приемов.
Просматривая последовательные, исправленные и дополненные издания этих наказов, можно проследить постепенный ход проникновения инквизиции во все закоулки и мельчайшие разветвления тайных наук. Так, в первых изданиях мы еще не находим и упоминания о ведьмах и их шабашах, а в последующих изданиях эта статья образовала собою одну из существеннейших глав наказа. Инквизиция не проморгала самой пышной добычи и вовремя ее заметила.
Само собою разумеется, что инквизиция вполне приравняла тайные науки к ереси и преследовала за оба преступления в одинаковой мере. У нее на первом плане стояли вопросы религии, догматы; какие бы от них ни делались отступления, выражались ли они в метафизических умствованиях о существе Божьем, о непорочном зачатии и т. п. или в суеверных обрядах призывания демонов — все равно, в обоих случаях было отступничество, т. е. ересь. Таким образом, колдуну было иногда даже выгоднее попасть в руки инквизиции, потому что полным покаянием он мог спасти свою жизнь, тогда как, попав в руки мирского суда, если его колдовство влекло за собою какое-нибудь обычное уголовное преступление, он рисковал кончить жизнь на виселице или костре. Притом, если он был только колдун и к вопросам веры был равнодушен, то покаяние, т. е. отрешение от своих убеждений, не должно было и беспокоить его душу. Конечно, можно бы спросить, много ли человек выгадывал, попав вместо костра в ужасную тюрьму инквизиции, на хлеб и на воду, иногда на всю жизнь, без малейшего просвета надежды. Но что для человека дороже жизни, и многие ли предпочтут смерть чему бы то ни было? Впрочем, эта относительная снисходительность держалась лишь первое время, а потом, когда колдовство и ведьмовство обратились чуть не в эпидемию, инквизиция не только отменила эту снисходительность, а наоборот, даже в случае полнейшего раскаяния всегда старалась подыскать достаточный предлог для того, чтобы отправить колдуна или ведьму на костер.
В начале XIV столетия явился один из деятельнейших и усерднейших старателей инквизиции, итальянский монах Цангино, после которого остались благочестивые литературные труды, дающие возможность судить о существовавших в его время народных суевериях, относящихся к области тайных наук. Цангино очень пространно описывает разные отрасли и разновидности магии, причем, кстати сказать, не упоминает о колдовстве в обыкновенном смысле слова, из чего можно заключить, что около того времени, т. е. в начале XIV века, ни в Италии, ни во Франции колдуны и ведьмы еще не были явлением обычным. Можно полагать, что преступления колдунов и ведьм еще не рассматривались как ересь и подлежали не инквизиционному суду, а мирскому. Но предсказание будущего какими бы то ни было средствами являлось уже ересью, ибо будущее во власти Божией; ересью являлись также: вопрошание демонов о будущем или о чем бы то ни было неведомом, поклонение солнцу, луне, звездам, планетам, элементам (все эти «поклонения», надо думать, метили в астрологию), вообще верование в то, что какая бы то ни было благодать может быть получена помимо Бога, из какого бы то ни было иного источника; обобщая все это, можно было постановить, что ересью должно считаться всякое деяние, противоречащее постановлениям церкви или ею запрещаемое. И все такие преступления подлежат суду инквизиции, которая в конце концов сплела такую сеть, через клетки которой не могла проскочить благополучно самая мелкая добыча. Если же магия не была отмечена явною печатью ереси, то она подлежала суду епископскому; тут дело чаще всего кончалось тем, что виновный признавался впавшим в смертный грех, и его не допускали к причастию. Такой же участи подвергались и те, кто хотя сам и не колдовал, но пользовался добрыми услугами колдуна. Однако в то же время и светские власти не отказывались от своего права судить колдунов, так что преступления этого рода направлялись то в епископские, то в светские суды.
Но вот что достойно замечания. Как только инквизиция взялась за магию вплотную и приняла твердое решение ее истребить начисто, так тотчас же к ней, как к запрещенному плоду, публика начала льнуть с ожесточением, достойным лучшей участи. И тут вдруг и неожиданно магами и колдунами, да притом еще злейшими, то есть прямо связавшимися с чертом, оказались самые высшие представители знати светской и духовной и даже сами папы! Да, как бы это ни казалось неимоверным, был случай обвинения в сношениях с дьяволом самого папы, и именно Бонифация VIII. Этот пастырь католической церкви был человек очень надменный и сварливый. Он вечно враждовал то с тем, то с другим королем, но особенно не ладил с французским
Около того же времени казначей английского короля Эдуарда I, епископ ковентрийский, был обвинен во взяточничестве, любодеянии и других некрасивых вещах и предан суду. И вот на суде вдруг всплыли еще какие-то обстоятельства, доказывающие, что епископ знался с дьяволом, пользовался его услугами и воздавал ему поклонение, целовал его… только не в лицо.
Чрезвычайного скандала натворило также дело труайского епископа Гишара (1302 г.). Его обвиняли в том, что он извел ядом королеву Бланку Наваррскую. Ему удалось откупиться от обвинения, уплатить дочери отравленной королевы, Жанне, супруге Филиппа Красавца, громадную по тому времени сумму — 80 000 турнских ливров (т. е. франков). Но королева Жанна через три года умерла, и тогда Гишара снова схватили и обвинили в ее отравлении. Утверждали, что епископ был в нее влюблен и добивался ее взаимности, а так как она доброю волею на его ухаживания не поддавалась, то он и прибег к демонскому содействию. Дьявол научил его соорудить восковую фигурку и окрестить ее. Епископ это сделал, но его дело от того не подвинулось вперед; терзаемый досадою, он бросил восковую фигурку в огонь. А так как она представляла собою королеву, то и эта последняя, когда ее волшебное изваяние погибло, тоже умерла внезапно от какой-то непостижимой скоротечной болезни. Утверждали также, что и дети королевы тоже намеченные жертвы Гишара, который на них выместит свое озлобление против неподатливой их матери. Гишар был под судом до 1313 года и только тогда его отпустили, но все же конфисковав его огромное имущество, что, кажется, и было главною целью предпринятого против него юридического похода.
Эта же черта выступила в деле Энгерана Мариньи, любимца Филиппа Красавца. Мариньи был страшно богат, а главное, возбуждал зависть именно тем, что король осыпал его своими милостями. Пока Филипп был жив, к его любимцу не было, что называется, приступа, но как только Филипп умер, граф Валуа, брат покойного короля, стоявший во главе завистников Мариньи, немедленно обвинил Мариньи перед новым королем Людовиком в том, что он растратил государственную и королевскую казну. Мариньи был осужден на смерть и повешен (1315 г.). Но интересно, что в числе взведенных на него провинностей стояло обвинение в том, что он заставил свою жену и ее сестру войти в сношение с какими-то колдунами и колдуньями, которые по их заказу изготовили восковые фигурки, с помощью которых (истребляя их, например: сжигая, протыкая, разрезывая) Мариньи намеревался сгубить короля, его родственников и многих лиц из придворной знати. Колдунов и колдуний, конечно, тоже отыскали и сожгли на костре, и вообще приговор, кажется, главным образом и опирался не на грабеж казны, а именно на колдовство и душегубство.
В начале XIV столетия мученически погиб францисканец Бернар Делисье, один из благороднейших и гуманнейших людей своего времени, истинный выродок среди тогдашнего католического духовенства, черного и белого. Его постоянные нападки на духовенство, изобличение его дурной жизни, конечно, создали ему ожесточенных врагов, которым при тогдашних порядках не стоило большого труда обвинить его в ереси. И вот между другими пунктами обвинения в его деле стояло и обвинение, что он покушался на жизнь папы Бенедикта XI с помощью магических операций. Этого умысла, положим, доказать не могли, но мимоходом, при содействии пытки, дознались, что книга о некромантии, которую у него нашли, была им читана и что он собственноручно делал найденные на ее полях заметки. И надо заметить, что не он один из своего ордена (он был францисканец) обвинялся в обладании запретными книгами. В 1312 году общий совет ордена постановил, чтобы ни у одного монаха не было никаких книг из области магии, алхимии и других тайных наук, которыми было запрещено заниматься.
Папа Иоанн XXII своим примером свидетельствует о живучести среди тогдашнего общества глубокой веры в волшебные науки. Иоанн был человек чрезвычайно образованный, но в колдовство, в возможность творить всякие чудеса силою дьявола он верил непоколебимо, и это прежде всего выражалось в его чрезвычайном страхе перед колдовством. Такому его настроению, впрочем, немало способствовали слухи о большом заговоре, который составился при его избрании в папы именно с целью помешать этому избранию. С этого времени он и был настороже и повсюду подозревал врагов, покушающихся на его жизнь, и притом по преимуществу посредством колдовства. Так, в 1317 году он поручил епископу реджианскому судить некоего брадобрея, Жана Дамана, которого обвиняли тоже в покушении на жизнь папы; вместе с ним схватили каких-то несчастных клириков, якобы его сообщников. Под убедительным давлением пытки эти люди сознались, что на папу они точно задумали покушение. Сначала думали извести его ядом; но к этому им не представлялось удобного случая, и тогда они прибегли к фигуркам из воска. Изготовляя эти фигурки, они сделали надлежащие, какие положены по правилам магии, воззвания к сатане. Побуждаемые пытками к дальнейшей откровенности, брадобрей и его компаньоны-клирики признались, что они умеют загонять чертей в перстни (мы раньше приводили рассказы о таких волшебных перстнях с дьяволами), умеют напускать болезни, даже накликать смерть, равно как и наоборот, волшебными средствами продолжать жизнь. И все это они будто бы совершали исключительно с помощью магических слов, т. е. заговоров и заклинаний. Такого обширного искусства было больше чем достаточно, чтобы отправить их на костер.