Сказания Меекханского пограничья. Память всех слов
Шрифт:
И эти мечты привели тех глупцов сюда, чтобы волны играли их костьми, а крабы селились в черепах.
Весь пляж – длиной в полмили, а шириной в несколько десятков шагов – был завален костями. Лучевые кости, словно побелевшие от времени куски дерева, фрагменты хребтов, словно брошенные бусы великанов-людоедов, клетки ребер и чаши черепов. И все это окружено кашей косточек куда мельче, оторванных от ладоней фаланг пальцев, раздробленных фрагментов стоп, зубов. Кто-нибудь мог бы даже подумать, будто сеехийцы специально расчленили тела пришельцев, но в Камане говорили другое: это морские падальщики растащили останки, дочиста их обглодав. Якобы в первые дни после битвы, когда пляж покрывал прилив, вода кипела от пирующих рыб и крабов, а воздух наполнял безумный клекот птиц.
Рассказы.
В этом-то все и
Сеехийцы прекрасно выбрали место. Дикий пляж с отвесным клифом [1] над ним и морское течение, которое выбрасывает сюда все, что приносит вода, гарантировали, что напоминания о неудачном вторжении останутся на месте. Городская беднота приходила сюда собирать древесину, куски сетей, а если Эйфра была милостива, то и сундук или тюк, смытый с борта не слишком-то удачливого корабля, но кости не трогал никто. Островитяне в некоторых делах установили четкие запреты, и среди них числился запрет убирать кости с пляжа. Те должны были там остаться и вечно «танцевать с волнами, петь морю свою песнь». Если кто-нибудь зарился на кости с Белого пляжа, то его собственные должны были восполнить утрату: в городе доныне рассказывали о глупце, который забрал отсюда дюжину зубов, чтобы их продать в Камане, но и месяца не прошло, как сеехийские воины его поймали, вырвали двенадцать зубов и разбросали те по пляжу.
1
Клиф (англ. cliff – обрыв) – отвесный абразионный обрыв, образовавшийся в результате разрушения высокого коренного берега под действием прибоя. Прим. ред.
И можно сказать, что несчастному еще повезло, поскольку ему не пришло в голову взять отсюда какой-нибудь череп.
Море тихо шумело, играя с жутким даром, а вор дошел до середины Белого пляжа, где кучи ребер, голеней и позвонков в некоторых местах достигали ярда высотой. Что бы ни забирал прилив, морские течения, непрестанные шторма да гонимые северными ветрами волны возвращали, и так оно должно было оставаться, пока кости не окажутся перемолоты в белый песок. И лишь тогда стихнет костяная трещотка Близнецов Моря.
Братья Бесконечного Милосердия приходили сюда регулярно, чтобы медитировать над хрупкостью человеческого существования и молиться Сияющей Госпоже о милости к душам захватчиков. Сеехийцам это не мешало, они не были мелочными и мстительными, по крайней мере не в отношении мертвых.
Альтсин миновал первую гору черепов, ту, что размером с шалаш. Это как раз было делом рук людей. Старая рыбачья сеть, прикрепленная колышками к земле, удерживала все это на одном месте, благодаря чему Ненелог из Малавериса имел постоянный доступ к строительному материалу, и ему не приходилось постоянно бегать по пляжу, вырывая у моря его игрушки. Говорили, что десять лет назад таких гор было пятьдесят. Нынче их осталось всего несколько. Как легко просчитать, через два-три года Привратник должен оказаться законченным.
Альтсин зашагал в сторону вырезанного на клифе рельефа.
Скальная стенка там была в восемьдесят ярдов высотой, а темную ее плоскость украшало дело рук человеческих. Ненелог работал десять лет подряд, всегда в одиночестве, всегда – повиснув на веревках над пропастью. И говорили, что за эти годы веревка оборвалась лишь единожды, когда творец Привратника висел всего-то в тридцати футах над землей – и с того времени авериец хромал, что не мешало ему в работе, поскольку, как он говорил, для скульптора руки важнее ног.
Сегодня Ненелог, как всегда, висел, трудился рубилом и втискивал черепа в расщелины, укрепляя их собственноручно изготовленным раствором. Привратник Дома Сна в виде бесконечно печального старика с аскетическими чертами лица имел уже сорок ярдов высоты и был виден на многие мили от берега. Некоторые корабли меняли курс, чтобы экипажи могли на него посмотреть: белая фигура на белой стене напоминала всем о конце дороги, что ждет всякого человека. Альтсин тоже имел возможность присмотреться к барельефу
Моряки, обычно удивительно суеверные, если речь шла о вещах, связанных со смертью, для Привратников делали исключение, представляя тех в виде стариков или мудрецов с ключами или с замком в руке. Привратники могли провести потерянную на море душу в Дом Сна, спасти от вечного блуждания по бескрайнему океану, принести покой. Сеехийцы тоже не возражали против трудов Ненелога. Будь иначе, тело скульптора нашли бы со сломанными руками и ногами на следующий день после того, как первый череп оказался размещен на скальной стене. Клиф представлял собой часть пляжа, а значит, останки не покидали предназначенного им места. Точка.
Негодники и правда не были мелочны.
Низкая темная фигура висела на скале, упорно работая молотком и долотом. Ненелог закончил вырубать предплечье, через несколько дней примется заполнять щель черепами. Даже если он и заметил Альтсина, маленькую фигурку в бурой сутане в ста футах ниже, то не дал этого знать. Между скульптором и орденом существовал негласный договор: Ненелог делал вид, что не замечает монахов, они не вспоминали о его работе.
Привратники Дома Сна не были частью официальной религии Империи, относясь, скорее, к фольклору, народным или варварским суевериям. На континенте любой храм с легкостью запретил бы подобное творение, не говоря уже о проблемах с материалом, но тут правили сеехийцы. Если орден хотел вести миссионерскую деятельность среди окрестных племен, то не должен был совершать ничего, что местные посчитали бы оскорблением. А потому Братья Бесконечного Милосердия делали вид, что не обращают внимания на гигантский барельеф, а безумный авериец вел себя так, словно не замечал монахов на пляже.
Ну и был еще, естественно, вопрос доброй воли Совета Камана, который сообразил, как много кораблей меняет курс, чтобы поклониться Привратнику, а часть из них потом сворачивают в порт. В последние годы жилье и содержание Ненелогу предоставляли за счет города.
Политика и деньги. Сила и смазка, лежащие в основе вращения мира.
Альтсин остановился и осмотрел барельеф полностью. Печальная фигура, увиденная под углом, искажавшим пропорции, производила еще более угнетающее впечатление. Словно Привратник мог расплакаться в любой момент. Вор глянул на скульптора, и ему захотелось навестить того в городе и расспросить, что он станет делать, когда завершит свое творение. Чем займется человек, немалый кусок своей жизни посвятивший созданию произведения, увидеть которое смогут немногие, – и слишком старый, чтобы пытаться превзойти собственное мастерство еще одним шедевром? Какая цель останется впереди? Проведет ли он остаток своих дней, присматривая за Привратником? Подновляя вырванные зимними ветрами и осенними штормами черепа? Пока однажды веревка под ним не оборвется, а до земли не окажется побольше тридцати футов? И тогда уже его собственные кости присоединятся к останкам несбордийцев, и, может, кто-то однажды возмет и его череп и разместит в каменной расщелине – чтобы тот смотрел на океан.
Вор встряхнулся. Задрожал.
Это начиналось снова. Наверное, начиналось, поскольку – чтоб ему было пусто – он не мог быть уверен до конца. Но, похоже, да. Мысль, которая разворачивается соцветием непривычных ассоциаций, наливается соцветием чужих вопросов и сомнений и мгновенно выбивает его из равновесия.
Неужели это снова ты, сукин ты сын? Снова ты?
Нет ответа.
Он научился такому в последние месяцы. Реагвир. Владыка Битв, Властелин Меча, Победитель Тьмы… Или, скорее, безжалостная, чокнутая скотина, утопившая в крови половину мира, пока остальные Бессмертные с отвращением не отвернулись от него, а собственные дети – не взбунтовались, попытавшись его убить. И именно ему, Альтсину Авендеху, словно во всем проклятущем Понкее-Лаа не было других людей, довелось ранить ладонь о клинок меча, ТОГО меча – и втереть кровь в рукоять, чтобы очнуться с головой, полной кошмаров, нежелательных воспоминаний, ужасающих видений. Он все еще помнил, как отдался на суд реки, которая выплюнула его из своих глубин; до сих пор не понимал, зачем она это сделала. Из милосердия? Из отвращения? Или из страха?